Автор: Вёрджил Ференце (сиречь я)
Бета: Отсутствует напрочь (обратите внимание, сделайте выводы)
Фэндом: Super Junior (+ все-все-все)
Статус: часть 1 - закончена.
ШапкаПейринг: Йесон/Кюхён. Подразумеваются ХанЧоль, ОнТэ, ЮМин. Односторонние (?) ЙеТук, КюМи.
Рейтинг: PG-15 (в.т.ч. за ненормативную лексику. Мелькает там местами)
Размер: макси. 2 части по главам. Глава 7: 5512 слов
Жанр: Ангст, романс. АУ, ООС да и ещё и кроссовер. В общем, из серии "кто эти люди и что это было?"
Дисклаймер: ни на что не претендую, выгоды не извлекаю, моя только история.
Размещение: как бы подразумеваэ, что спросить у автора стоит
От автора: Убедитесь, что вы прочитали все предупреждения! И давайте сделаем вид, что всё это возможно?
Предупреждения!
1) Сюда каким-то непостижимым, совершенно необъяснимым логически образом пролезли DBSK, MBLAQ и SHINee. Благо, почти все, кроме заявленного пейринга, относительно второстепенны и преходящи. Ничему не удивляйтесь.
2) Автор запутался в собственных ОТП
3) Убедительная просьба тапки и прочие опасные для жизни и здоровья автора вещи держать при себе. Текст скорее всего получился глупым, бредовым и сопливым, автор отдаёт себе в этом отчёт.
4) Огромное спасибо Ayami, без которой я бы вообще не знаю, что делал. Спасибо, что терпела меня!
5) В тексте так или иначе упоминаются следующие композиции:
Super Junior’s Yesung - Are you ready? (cover)
Super Junior’s Kyuhyun – 7 years of love
Super Junior’s Kyuhyun – Puff the magic dragon
Super Junior K.R.Y. – Your Eyes (Kyuhyun & Yesung)
Super Junior K.R.Y. – Heartquacke
Super Junior K.R.Y. – My Love, My Kiss, My Heart
Super Junior – Monster
Super Junior’s Yesung – It has to be you
Super Junior’s Kyuhyun - Hope is a dream that doesn’t sleep
Cinema Bizarre – My Obsession (выдержки из текста где-то в середине)
6) ВНИМАНИЕ! Содержатся элементы ЕРЕСИ.
Часть 7.- Конечно, Чонмин! Такое кидалово у нас в порядке вещей! – орал в трубку Хичоль, носясь по репетиционной и сшибая стулья. Сандара с абсолютно равнодушным видом смотрела в потолок, Ёнхва рассеянно перебирал струны гитары, Чонсу присел прямо на пол и спокойно ждал. Ему казалось, что в своём бешенстве Хичоль не заметит его и того и гляди споткнётся. – Что значит «целая уйма времени»?! У нас осталось меньше полутора месяцев!
Уже не первый раз репетиции останавливались из-за важных звонков постановщику, уже не раз Хичоль срывался на крик – господа актёры за неполных три года успели привыкнуть и относились к этому весьма индифферентно. Так что интереснее всего наблюдать это было Хань Гэну и Донхэ, следующими занявшим зал и пришедшим пораньше, чтобы посмотреть на прогон нескольких ключевых фрагментов постановки.
- Ну да, я точно так же орал бы, скажи ты мне на месяц раньше, - продолжал яриться на своего собеседника Хичоль. – Ты вообще понимаешь, сколько хлопот добавляешь мне прямо перед началом сессии? Да даже представить не можешь!
И снова то ли оправдания, то ли увещевания в ответ – несмотря на идеальную тишину в зале, разобрать слова и интонации собеседника Хичоля не представлялось возможным.
- Ты просто лошадь неблагодарная, вот ты кто, Чонмин! Только попроси у меня ещё хоть что-нибудь!.. – никто не удивился бы, сломайся у Хичоля телефон – с такими злобой и остервенением он зажал «отбой». Но бедняга-айфон, несмотря на то, что был материей относительно хрупкой, испытание стойко выдержал.
Все взгляды как по команде устремились на Хичоля. Тому понадобилось два глубоких вдоха-выдоха и шестнадцать ударов сердца, чтобы счесть себя способным общаться с людьми без угрозы их жизнью и здоровью:
- На сегодня всё. Репетиция окончена. Спектакль тоже. Все вон.
Будь здесь вся труппа – не избежать Хичолю недовольного ворчания, будь здесь Гынсок – не преминул бы высказать ему в простых и понятных, что так приличные люди не поступают. Но ни Сандара, ни Шивон, ни Ёнхва не проронили ни слова, собирая свои сумки, Сохён только покачала головой и поджала губы, но адресовала всё это своему отражению в зеркале и была как бы совсем ни при чём. Один за другим они покинули зал, Шивон мягко выпроводил и Донхэ, до последнего надеющегося, что «все» к нему не относится. Чонсу, остановленный раздражённым и уставшим, а оттого более пристальным, чем обычно, взглядом, замер чуть ли не в полусогнутом состоянии и не шелохнулся, пока из репетиционной не вышел последний «посторонний»:
- Сегодня вечером нам с Гэном нужно будет немного времени наедине, - прямо сказал Хичоль. – Не против?
Чонсу пожал плечами и мотнул головой:
- Переночую с ОнТэ пока Чонун не вернулся.
- Нет. К отбою чтобы был дома – ты живёшь у нас.
«Только-попробуй-не-вернуться, - говорил его взгляд. – Я тебя из-под земли достану, и это будет неприятно».
С таким Хичолем обычно не спорили. Чонсу конечно не относился к тому типу людей, что свято чтят традиции, но окончательно из ума ещё не выжил и опыта общения с Хичолем имел побольше, чем многие другие. Поэтому он просто кивнул и оставил друга с Гэном наедине.
- Я его убью, - выдохнул Хичоль. – Он даже не поинтересовался, что случилось.
Китаец молча притянул его к себе и усадил на колени, крепко обвивая талию обеими руками – Хичоль благодарно ткнулся лбом ему в плечо и закрыл глаза. Если из-за отвратительной непарнокопытной скотины Чонмина у него начнёт болеть голова…
- Музыка, написанная Чонмо, оказалась для него слишком гениальной, - пояснил он наконец. – И он сказал, что не осилит текст.
Пак Чонмин был одним из тех вокалистов, что сотрудничали с проектом, и отказ от работы за полтора месяца до премьеры, когда для студентов началась горячая пора, мог повлечь за собой последствия воистину неприятные.
- Мы остались без центрального саундтрека для всей линии Сандара-Чонсу, представляешь?
Гэн представлял.
А ещё он отлично знал, как сильно у Хичоля болела душа за эту постановку, но мог только поддерживать его морально и быть рядом – хотя иногда и этого было достаточно. Китаец стянул с волос Хичоля резинку, и высокий пушистый хвостик густыми каштановыми прядями рассыпался по напряжённым плечам. Тёплые пальцы пробежались по шее Хичоля вверх, к затылку, и зарылись в волосы.
- А знаешь, что самое поганое? – Гэн не знал, но слушал очень внимательно и не перебивал до тех пор, пока Хичоль не выговорится. А ему всё ещё было, что сказать. – Такую песню с бухты-барахты не напишешь, на неё вдохновение нужно. И полтора месяца, что остались у нас в запасе – это просто… пустой звук.
Сам Хичоль никогда не писал песни, даже стихами не баловался, как многие в своё время – но он достаточно общался с музыкантами и имел представление о том, о чём говорит. Тем более, он был достаточно тесно связан с прозаическим творчеством.
- Подумаем вместе? – предложил Гэн, сосредоточенно перебирая пряди – отдавая дань их собственному небольшому ритуалу. Он действительно знал, как успокоить Хичоля, когда тот злился или ему было плохо, больно, страшно, одиноко.
Он действительно знал, своими глазами видел, сколько сил Хичоль положил на каждый крохотный кусочек сценария. Он видел, как все эти разрозненные фрагменты складываются в большое красивое полотно, как оживают образы, обрастают новыми деталями и подробностями. Это было естественно, что для своего детища Хичоль хотел только всё самое лучшее – он очень тщательно выбирал тех, с кем сотрудничать, и любая неувязка сильно выбивала его из колеи.
- Вспомни, ты хвалил тексты Боа, - не дождавшись никакой реакции, Хань Гэн снова заговорил. – Может, попросить её?
- Она уже занята в проекте, поёт для линии Сохён-Ёнхва. Я не могу её ещё больше загрузить.
Даже те, кто помогал Хичолю со сценарием, не знали материал так хорошо, как знал его он сам, и потому решение ложилось целиком и полностью на его плечи.
Ким Чонмо был одним из тех немногих людей, которые смогли настолько хорошо понять и прочувствовать пьесу, что им удалось составить в голове почти правильную картинку. В понимании Хичоля музыка Чонмо была почти идеальна, и дело было за малым – найти того, кто почти идеально сможет прочувствовать почти идеальную музыку.
Гэн молчал долго, потому что мысль, пришедшая ему в голову, была настолько примитивна и проста, что Хичоль не мог не додуматься до этого самостоятельно. Но раз за разом, перебирая в голове все известные ему имена вокалистов, он возвращался к одному и тому же:
- Позвони Чонуну? – обречённо выдохнул Гэн, прижимаясь губами к плечу Хичоля и задаваясь вопросом, почему никогда не задумывался о том, что хороший друг и талантливый певец Чонун не был привлечён к проекту.
Они оба знали – Чонун сможет. Прочувствовать, по крайней мере. Но – губы Хичоля растянулись в болезненной улыбке – к сожалению, он отказался от сотрудничества с проектом ещё тогда, когда тот существовал лишь на уровне предположений, набросков и нескольких зарисовок. Его мотивировка была настолько проста и бесхитростна, что даже Хичоль не нашёл повода ни возразить, ни обидеться.
- Он не написал до конца ещё ни одной песни, - повторил он сказанные ему самому в далёком сентябре слова. – Думаешь, за это полтора месяца что-то изменится?
«Ну а ещё я хочу ему как следует врезать».
- А вдруг…
- Бессмысленный и необоснованный оптимизм просьба засунуть себе в задницу и при мне больше не вынимать, - чтобы подчеркнуть свою серьёзность, Хичоль даже выпрямился и в глаза ему посмотрел. – Я не могу полагаться на «вдруг». Только не в «Fiction & Fact».
Хань Гэн смотрел на него очень внимательно – тем самым пронзительным, проницательным взглядом, который так напоминал Хичолю рентген. Он словно насквозь просвечивал, улавливая малейшие детали, изменения настроения и разве что мысли не читал. Да, у Хичоля уже появилось несколько идей, и теперь ему нужно было как следует пораскинуть мозгами и решить, с какой стороны подступиться к проблеме.
Гэн улыбнулся – Ким Хичоль всегда был скор на расправу.
- Не переживай, - Хичоль прижался лбом к его лбу и положил ладонь ему на затылок. – Занимайся своим проектом и больше ни о чём не думай. Кстати, как вы его назвали-то?
- “Dance Performance”.
- И всё? Это типа чтобы Кэп Очевидность порадовался? – удивление Хичоля было очень потешным, но его можно было понять – он над названием для «Fiction & Fact» бился дольше, чем над сюжетными линиями Сохён-Ёнхва и Шинхэ-Гынсок вместе взятыми.
«Ты слишком много времени проводишь в интернете», - смеялись глаза Гэна.
- Нам не нужны слова чтобы выразить то, что мы хотим сказать, - отвечали его губы. – Это вы без слов обойтись не можете.
Он позволил себе чуть-чуть покровительственно фыркнуть, и тут же обнял Хичоля покрепче, чтобы он, чего доброго, не обиделся – внезапно и без предупреждения, в своей излюбленной манере.
Когда Донхэ заглянул в репетиционную снова, Хичоль и Гэн самозабвенно целовались, не слишком заботясь о том, что их могут застукать. Они не делали большой тайны из своих отношений – не светились больше, чем нужно, конечно, но и по углам особо не прятались. Донхэ кашлянул, привлекая к себе внимание и пытаясь отпихнуть от двери любопытного Хёка, норовившего то подлезть ему под руку, то выглянуть из-за плеча:
- Парни, уже время вообще-то… - он кивнул на наручные часы. – Давайте вы того… позже закончите, а?
Хичоль оторвался от Гэна без возражений и лишних слов, но Донхэ на всякий случай постарался стать как можно меньше и слиться со стенкой, когда тот проходил мимо. Пусть он уже не напоминал бомбу замедленного действия, случиться могло всё, что угодно.
Покладистый Хичоль частенько пугал даже больше, чем Хичоль взбешённый.
Он, впрочем, не уделил Донхэ почти никакого внимания – его мысли уже были заняты той огромной массой дел, которую предстояло переделать. Но приниматься за них без чашки кофе Хичоль не был готов морально, и посему отправился прямиком в кафетерий, уповая на то, что все уже разбрелись по домам и репетициям.
Народу действительно было мало, и обстановка в высшей мере способствовала спокойному обдумыванию плана дальнейших мероприятий по вылавливанию у зам.редактора «Мнемозины» нужных телефонных номеров бесплатно. Но удача явно была на его стороне – взгляд Хичоля зацепился за яркую рыжую шевелюру. В высшие силы он не верил, но совпадение воспринял не то как знак, не то как руководство к действию, и, прошествовав мимо любимого столика, приземлился на свободный стул напротив полусонного Чжоу Ми. И трёх пустых чашек кофе.
- Привет, Перчинка, ты-то мне и нужен! – защебетал он, не давая китайцу опомниться. – Ты ведь не откажешь в помощи любимому хёну, верно?
Чжоу Ми немного не понял, с каких пор хён Хичоль стал у него любимым, но возражать не решился.
- Только давай сразу к делу, пока я не уснул совсем, хорошо? – вздохнул он, почесав кончик во всех смыслах выдающегося носа.
В этом колледже ни минуты нельзя было провести спокойно, чтобы никому ничего от тебя не было нужно.
***
Песню, ту, что писал на песке у линии прибоя, пришлось подарить морю – как бы Чонун ни старался, он не мог вспомнить ни слов, ни мотива, который ему напевали волны. И если честно, подарок этот был не самый плохой. За него Чонуну воздалось сторицей.
Время утекало быстро, и от двухнедельной самоволки оставалось всего пять дней, когда Чонуна вдруг осенило и накрыло с головой – кто и что ему нашептал во сне, что он проснулся так резко, даже раньше деликатного и не очень громкого будильника?.. Спеша зафиксировать этот неуловимый момент зарождающегося вдохновения, Чонун перекатился через всё ещё спящего – и конечно проснувшегося от такого кощунственного отношения к собственному сну – Кюхёна и свалился на пол с шумом и грохотом. Колени, будь у них собственный голос и право слова, взвыли бы от жестокого обращения, но вместо этого пришлось ползти в сторону гитарного чехла, где лежали письменные принадлежности и несколько разрозненных, смятых листов – на случай, если вдруг возникнет необходимость срочно что-нибудь записать.
Ну вот она и возникла.
- Йесонни, ну ты нормальный вообще, нет? – зевнул Кюхён, потирая бедро, в которое очень неласково врезалось чонуново колено, и живот, в который ткнулся чонунов локоть. Он конечно знал, что вместе спать опасно, но даже не подозревал, насколько. – Тебя какая муха укусила?
Чонун на это не отреагировал вообще никак – добравшись до своей видавшей виды шариковой ручки, он принялся что-то строчить прыгающим, неровным, едва успевающим за мыслью почерком. Его губы почти незаметно шевелились, проговаривая слова, мгновением позже появляющиеся на бумаге.
Устав гадать, что произошло и каких размеров должна была быть эта пресловутая муха, чтобы человека так подбросило на месте, Кюхён пополз на разведку и заглянул Чонуну через плечо.
Он не понял ровным счётом ничего.
Обрывки фраз, незаконченные предложения и отдельные слова были разбросаны по листам в произвольном порядке и будто совсем без всякого смысла, но Чонун писал и писал дальше, выстраивая одному ему понятный узор – Кюхён был, правда, не уверен, действительно ли Чонун понимает, что делает. Казалось, что он спит с открытыми глазами. Взгляд его был остекленевшим и пустым, только ручка продолжала царапать бумагу, иногда протыкая её насквозь.
Ноющее бедро – точно останется синяк – не давало усомниться в том, что он бодрствует, но всё остальное действо напоминало больше бред или дурной сон. Мурашки побежали по спине Кюхёна, и он не стал противиться желанию остановить это хоть словом, звуком или простым прикосновением губ к обнажённому плечу.
Чонун дёрнулся и вскинул голову, как только что вынырнувший из дрёмы человек – не понимающий, кто он, где находится и что делает. Несколько раз моргнув, он более осмысленно посмотрел на свои записи, затем на Кюхёна – и, как был, в одних спальных шортах, поплёлся за письменный стол.
- Извини, - он взмахнул листами – китайской грамотой даже для него самого. – С этим нужно разобраться.
- Было похоже на спиритический сеанс, - хмыкнул Кюхён, поднимаясь с пола и зарываясь в шкаф.
- Да ну, просто очень сильно задумался и старался не упустить. Для этого пришлось немного задремать.
Чонун углубился в чтение, вертя листы и так, и эдак, хмуря брови и слегка щурясь. Понимать-то он понимал, но сопоставить всё и сложить воедино… Как тяжело. Будто на плечи свалился огромный груз.
- Кю, у тебя есть… - обшаривая взглядом стол, Чонун наткнулся взглядом на аккуратно сложенную стопку белой бумаги, и машинально потянул к себе верхний, исписанный лист. – Бумага чистая?.. А это что?
«Единственное, о чём я мечтаю – чтобы в памяти не осталось ничего…»
«…для меня, оставшегося в одиночестве, это так больно…»
«…ты нужна мне для того, чтобы жить – я отдам тебе своё сердце…»
- Кю?
Много, много, очень много боли в вымученных строчках – даже не стихи, но уже идеи, опорные точки для будущего текста. Единственные, которые можно было прочитать – остальные были остервенело зачёркнуты. Сквозь плотную штриховку в крайнем правом углу он сумел разглядеть ещё только:
«Я ненавижу тебя».
«…скучаю…»
«…скучаю…»
- Недавно хён Хичоль звонил, - подойдя к столу и взяв в руки свой черновик, Кюхён отрешённо посмотрел на записи, не видя текста и вчитываясь в белые просветы между строк. – Попросил написать песню для его «Fiction & Fact». Объяснил сюжет, скинул музыку.
Чонун смотрел на него удивлённо и недоверчиво. У Хичоля было очень много причин объявить Кюхёну бойкот по всем пунктам, но вместо этого он доверил ему работу над песней для своего проекта. Со стороны Хичоля это было символом высочайшего признания и даже доверия. Но почему?..
- Композитор явно не рассчитывал её на одного человека, - продолжил Кюхён, откладывая лист в сторону. – Так что придётся тебе петь её со мной.
- Тоже мне проблема… С радостью спою.
- Обещаешь?
- Обещаю.
Они даже пожали руки, и было в этом моменте какое-то мрачное торжество. Впрочем, оно тут же исчезло, стоило только Кюхёну оторвать взгляд от черновика.
- Мы собирались на велопрогулку в окрестные холмы сегодня, ты помнишь? – оживая на глазах, заулыбался он и потянул Чонуна за руку. – Давай пойдём пораньше? Пока не стало совсем жарко.
Тот закусил нижнюю губу и сильнее сжал его ладонь. Он совершенно забыл об их планах этот день провести на свежем воздухе – всё просто напрочь вылетело у него из головы, стоило только вдохновению появиться на горизонте.
- Кю, прости… Я не выйду из дома, пока не разберусь с этим, - Чонун кивнул на записи. – Это очень важно. Не представляешь, насколько… А если потеряю мысль…
Вдохновение – материя эфемерная и капризная, и поймать его за хвост, да ещё и не выпустить из пальцев, было большой удачей. Он слишком долго ждал этого момента, слишком долго, чтобы так просто отвернуться.
Кюхён должен был это понимать.
Должен же?
Чонун вглядывался в лицо Кюхёна, надеясь встретить в его взгляде понимание, даже если немного неохотное и обречённое, но за приклеившейся к губам улыбкой не мог разглядеть ничего.
- Это очень важно… - повторил Чонун намного тише и, отвернувшись, разжал пальцы, выпуская его ладонь.
«Важнее, чем я, конечно», - дрогнула рука Кюхёна.
Да, он тоже был музыкантом и прекрасно понимал, что к чему – понимал приоритеты и ценности, понимал образ мыслей. Но здесь и сейчас так хотелось просто побыть самым обычным человеком.
Ощущение, которому Кюхён не мог дать названия, расцарапывало горло острыми когтями, как незаметно подкравшаяся посреди лета простуда. Наклонившись к Чонуну, он непослушными, одеревеневшими губами, всё ещё растянутыми в улыбке, коснулся его щеки – и ему самому этот поцелуй показался прикосновением наждачной бумаги.
Чонун не заметил. Он уже был погружён в себя.
Он не заметил, как Кюхён взял свой плеер и тихо вышел. Если совсем на чистоту, то он ещё несколько часов не замечал, что Кюхёна нет дома.
А тот просто взял велосипед и не стал отказываться от своих планов. В одиночку, правда, было совсем не весело и даже не интересно – а ветер, налетевший с востока, трепал волосы, забирался под футболку и гнал к побережью тяжёлые дождевые тучи. Если бы Кюхён имел храбрость отвлечься, он мысленно – а может быть, и вслух – поблагодарил бы плеер, музыку и неизвестного композитора из числа хичолевых многочисленных знакомых за то, что его мысли не были заняты горьким привкусом ненужности на губах.
«Жил-был один Писатель, обладающий удивительным даром – все его истории воплощались в жизнь. Даже самые волшебные выдумки… Ну ты понимаешь, что я рассказываю вкратце?»
Два голоса, наверное. Или, пожалуй, лучше даже три… А может, и вовсе четыре?
Четыре человека на сцене.
«У Писателя была Она. Он любил Её больше всего на свете, и для Неё писал свои чудесные истории – а она смотрела волшебные сказки перед сном и души в нём не чаяла».
Речитатив? Какая дурная мысль – писать рэп тоже надо уметь, и ни разу этого раньше не пробовав…
«Если коротко – ты знаешь, у них не было хэппи-энда. Она тоже была всего лишь выдумкой, выдумкой с незаконченной историей. И Она узнала об этом, а узнав – решила, что её жизнь принадлежит только ей и всё в её руках».
Но вот здесь очень подходящее место, и здесь тоже… Да. Пожалуй, большая часть песни должна пойти под речитатив.
«Он сходил с ума. От любви, от ревности, от злости. Пытался закончить историю про Неё, но Она его дару больше не подчинялась – и своё разочарование и страх Писатель стал вымещать на других персонажах. Все было бесполезно – Она не простила Писателя. И тогда он сжёг рукопись. Он сжёг их историю. Как думаешь, что случилось дальше?»
Я ненавижу тебя.
Я скучаю по тебе.
«Она исчезла».
А что же стало с Писателем?
«Он сошёл с ума».
И покончил с собой.
Как Хичоль собирался воплотить это на сцене? Кюхён не представлял. Наверное, ему имело смысл сходить хоть на одну репетицию теперь, когда он тоже был частью «Fiction & Fact».
Кюхён неутомимо крутил педали, взбираясь на вершину холма по узкой велосипедной тропе и слушая на бесконечном повторе эту идеальную своей безысходностью и бессильной злобой безымянную музыку.
Писатель покончил с собой, потому что собственными руками уничтожил то, что ему было важнее и дороже всего в мире. Наверное, он был большим дураком и совсем ничего не смыслил в жизни – нельзя жить мечтами и цепляться за них, как последний идиот…
Кюхён рванул провод, выдёргивая наушники из ушей. Движение вышло слишком резким – он потерял равновесие, руль ушёл в сторону и переднее колесо велосипеда наскочило на крупный камень, скрывающийся в зарослях лопуха на обочине. Неповоротливым мешком с костями Кюхён полетел на траву, едва успев вскинуть руки, чтобы защитить голову. Каким-то чудом он прокатился всего пару метров – ему повезло, что склон оказался пологим.
«Поздравляю, Чо Кюхён. Ты – кусок идиота».
Он почти не пострадал – по крайней мере, так докладывало его тело, а вставать и проверять Кюхён не хотел. Так и лежал, извалявшийся в дорожной пыли, с изодранным рукавом футболки, большой, но несерьёзной ссадиной на плече, да ушибом бедра. Вторым за утро.
Даже локтем получить от Чонуна было больнее, но сама по себе ситуация была глупее не придумаешь.
«Нельзя жить мечтами, да уж…»
Прямо перед носом Кюхёна по земле деловито полз чёрный жук с гордо блестящим панцирем. Жуку на всю человеческую сутолоку было абсолютно пофиг, а Кюхёна вдруг разобрал смех – лающий и кашляющий. А чего ещё можно ожидать от человека, которому горло дерут капризные кошки растерянности и обиды?
Так не хотелось думать, что всё это – всё это – было нужно на самом деле только ему одному.
Обратно он шёл пешком, то и дело останавливаясь, чтобы с высоты посмотреть на море и на затянувшие небо уже почти до самого горизонта тучи. Мелкие капли начинающегося дождя застали его уже возле дома, но стихия разошлась так быстро, что всего за пару минут он успел достаточно намокнуть.
Бабушка наверняка вернётся домой пораньше.
А Кюхён уже решил – если Чонун всё ещё будет заниматься разбором бумажек по его возвращении, то он порвёт их все к чёртовой матери в клочки и покажет ему, что на самом деле важно.
Он был мокрый и плечо болело, отвлекало, мешало – мокрая ткань прилипла к оцарапанной коже. Повинуясь сиюминутному порыву, Кюхён схватил из лежащей на диване в гостиной кучи постиранных, но ещё не глаженных вещей какие-то штаны и свою домашнюю кофту и наскоро оделся. Ссадина скрылась под длинным рукавом.
Чонун сидел за столом, подперев подбородок кулаком, и смотрел на стекло слухового окошка, по которому скатывались дождевые капли. Здесь, под крышей, шум дождя был особенно силён. Преисполнившись мрачной решимости, Кюхён переступил последнюю ступеньку, но Чонун тут же поднялся ему навстречу.
- Я уж думал идти тебя искать, - улыбнулся он, только глаза смотрели с беспокойством и изучали его с ног до головы, пытаясь выцепить малейшие детали. Хорошо, что он спрятал ссадину.
Чонун обошёл все уголки дома, когда понял, что Кюхёна нет – и, не найдя его, немного запаниковал. Он успокаивал себя тем, что Кюхён взрослый, не обязанный перед ним отчитываться человек, которого он к тому же немного обидел с утра и который мог захотеть побыть по такому случаю наедине с собой и своими мыслями. Идея пойти его искать появилась тогда, когда начался дождь, но он вернулся и сам – и волноваться теперь следовало о другом.
- Я просто решил немного прогуляться, - не зная, куда деть руки, Кюхён заложил их за спину и сжал в кулаки.
Почему же так неловко.
Мучительно неловко.
Чонун спохватился, взял со стола сложенный вчетверо лист и протянул Кюхёну с всё той же улыбкой, к которой теперь прибавились терпкие нотки вины.
- Это тебе, - сказал он, когда Кюхён поднял на него вопрошающий взгляд, не спеша брать лист в руки. – Извини, я хотел закончить… это. Ты наверное думал, что… Почему я…
Окончательно запутавшись и отчаявшись сформулировать собственную мысль, Чонун замолчал, не закончив фразу. Кюхён развернул листок и подошёл ближе к слуховому окошку. Ближе к тусклому свету дождливого утра. Ближе к Чонуну.
- И да. Я посвятил её тебе.
Ровные строчки английского текста слева, наскоро набросанный комбинации аккордов – справа. И пусть все эти Am, Em, C и Bm ему ни о чём не говорили, мелодию он воспроизвёл сразу же. Как только увидел первые слова.
Он сам только недавно подбирал эту мелодию на синтезаторе.
- Это… - Кюхён попытался вдохнуть и одновременно выдохнуть, и завис где-то посередине.
- Просто читай, - он обнял Кюхёна со спины и положил подбородок ему на плечо, словно и сам хотел перечитать написанное.
- Может, ты просто мне споёшь?..
Но он не запел – тихо замурлыкал в полголоса, дыханием касаясь шеи.
You’re my obsession
My fetish, my religion
My confusion, my confession
The one I wa…
Кюхён успел прочитать раньше и дёрнулся, резко разворачиваясь, зажал ему рот ладонью – пожалуйста, не продолжай!.. Но взгляд глаза в глаза – и губы шепчут: the one I want tonight…
И дальше, а сердце уже колотится как сумасшедшее у самого кадыка, того и гляди выскочит. У Кюхёна трясутся руки и губы, и он ничего не может с этим поделать – потому что хочется спрятаться от этого шёпота, взгляда, сделаться меньше и незаметнее, и чтобы не было больше этого нестерпимого жара, и этого сумасшествия, чтобы были силы оторваться от него, убрать руку, отойти подальше…
Что это за магия, что за неведомая сила – или Ким Чонун какой-нибудь гипнотизёр, маг и чародей? А может, он и вовсе не человек – очаровывает своим голосом, заманивает в сети и сводит с ума, вот совсем как сейчас…
А Чонун уже целовал его ладонь и прижимал к себе – так сильно, что не сбежишь, даже если бы и мог. И всё – понял, что пропал, когда оба оказались на ковре, и Чонун наконец-то – наконец-то! – поцеловал его пересохшие губы.
- Ну как, как ты это делаешь? – простонал Кюхён, а его руки жили своей жизнью, скользили по плечам, по спине…
Какие глупости, а сознание бьётся в истерике, потому что никому оно сейчас не нужно – и сам этого хотел, сам стремился, вот и получил…
Он проклял ремни и пуговицы самыми страшными проклятиями за то, что с ними нужно было так долго бороться торопливыми, плохо слушающимися пальцами.
- Кровать или матрас? – спросил Чонун с такой усмешкой, что все черти Ада обзавидовались бы и лопнули на месте, а Кюхёну потребовалось много, невыносимо много времени чтобы понять, о чём он вообще говорит.
- Да где угодно уже!.. Мне и прямо здесь неплохо…
Он удивлялся самому себе – что вообще ещё способен говорить, а не рычать, потому что из горла так и рвалось что-то звериное, а в голове шумело, звенело, грохотало… И откуда-то оттуда, из всей этой какофонии звуков, пробивалась она одна, едва заметная, но такая… такая…
Правильная нота.
И в глазах Чонуна было что-то страшное, тёмное и живое, непостижимое, пугающее – но родное и почему-то знакомое. Всего лишь отражение его собственной тьмы, которую он не видел раньше никогда, и которой коснулся впервые – сейчас.
Жадные поцелуи, кислорода не хватает – ни один не хочет отступать и уже кожей к коже – так жарко, но прижаться ещё сильнее, вплавиться в него, чтобы никогда не отпустить… Пауза – короткий выдох – и вот уже в глазах Чонуна непонимание и проблески рассудка – тьма, как волна, откатилась назад.
- Что это?..
Осторожные пальцы касаются покрывшейся коркой ссадины на его плече, Кюхён закатывает глаза, недовольно морщит нос:
- Упал. Поцарапался. Не важно.
- Нужно обработать… - тянет Чонун, и сам не уверен в своих словах – как? Сейчас? Остановиться?..
Нота в голове Кюхёна даёт сбой, дрожит и почти прерывается.
- Я убью тебя, - шипит он, царапает его плечи, пытаясь вцепиться в них как можно сильнее. – Я убью тебя, я убью тебя, яубьютебя если ты хоть на миллиметр отодвинешься!
Он знает слабое место Чонуна, он много чего знает – и они несколько раз перекатываются по полу, в нешуточной борьбе. Чонун смеётся, тьма накатывает обратно и накрывает с головой, и нота звучит с новой силой, громче и чище, чем раньше.
Связанные, по рукам и ногам связанные невидимыми нитями – это последнее, о чём думает Кюхён, и ему тоже хочется смеяться, когда он подставляет шею поцелуям, когда выгибает спину и умоляет – жестами, взглядами, стонами.
Чонун ему не отказывает – он прощён, помилован, спасён, и всё верно, всё правильно, так и должно быть, только почему-то раньше не было… Почему-то? Он сам сопротивлялся.
Боже, каким он был дураком…
***
Кюхён шёл на несколько шагов впереди и негромко напевал «Your eyes», пробуя на разные лады – и так, и этак. Конечно, экспериментировать было уже поздно, нужно было остановиться на чём-то одном и не дёргаться, но Кюхёна постоянно что-то не устраивало. Чонун даже думал, что правильно они уехали – готовься они к выступлению в колледже, под надзором куратора, тот бы точно от такой придирчивости повесился у себя в кабинете. Или прямо в репетиционной, чего далеко ходить.
- Слишком высоко полез, - заметил Чонун, прислушиваясь к экзерсисам Кюхёна, и тот тут же затянул строку снова, только октавой пониже.
Что-то между ними неуловимо изменилось, стало понятнее и проще, но с другой стороны только запуталось ещё сильнее. И чем больше Чонун думал – тем меньше он понимал, но не думать было выше его сил.
Через шесть дней им предстояло сдавать экзамен по истории искусств, а он был совершенно не готов – даже не садился за конспекты с тех пор, как сюда приехал. Можно было надеяться на удачный билет, из того мизерного количества уже разобранного материала, но удача была женщиной капризной… И Чонуну не совсем везло с женщинами. Об учёбе они не говорили и как будто вовсе не вспоминали, репетиции считая к делу не относящимися, и как обстояли дела у Кюхёна Чонун не знал.
А Кюхён просто цвёл, и, глядя на него, Чонун думал – какая ерунда, это всего лишь один экзамен. Может, что-нибудь вспомнится и само по себе, а не повезёт – так шут с ним.
Остальные три экзамена уже были поставлены ему автоматом.
А один долг для стипендиата был чреват только потерей стипендии. Не самая большая беда.
Лишь бы только он продолжал так улыбаться.
Они шли по самой кромке воды, оставляя две цепочки следов на мокром песке, а над линией горизонта пылало пожаром огромное рыжее солнце – где-то там, далеко-далеко, вода шипела и бурлила, медленно затягивая его в морские глубины, но плеск волн скрывал это шипение от их слуха.
Так не хотелось прощаться с этим местом, где каждая минута и каждый крохотный камешек были проникнуты вдохновением, так неприятно и непривычно было думать – там, в тесном общежитии, почти невозможно будет уединиться так, чтобы никто ничего не заметил и не спросил. Чонун всей душой прикипел к небольшому аккуратному домику почти на берегу моря, где на полках в старых рамках стояли выцветшие от времени фотографии, и в каждом тихом скрипе лестницы или дверных петель жили воспоминания.
Он остановился и, приложив ладонь козырьком ко лбу, посмотрел на пылающий горизонт.
- Эй, Кю, - позвал он, и тот обернулся, замедлив шаг, и потом и вовсе замерев на месте. – Как думаешь, что такое любовь?
- Сложный вопрос, - Кюхён задумался на мгновение, качнулся с пятки на носок. – Что, совместное любование закатом навевает на философские размышления?
- И всё же.
Шутки в сторону.
От яркого света у него заслезились глаза и пришлось отвернуться – Чонун продолжил путь вдоль дикого пляжа, словно его целью были далёкие прибрежные скалы, до которых они ни разу ещё не добрались.
- Не знаю, - ответил Кюхён, когда Йесон поравнялся с ним, и они зашагали плечом к плечу. – А для тебя?
Он молчал достаточно долго и шёл достаточно медленно для того, чтобы Кюхён успел потерять терпение и снова забежал вперёд.
- Я не люблю тебя, если ты об этом, - наконец, сказал он, внимательно следя за ответной реакцией. А её как будто и не было вовсе – будто Кюхён даже не услышал его слов, будто внимательно прислушивался к самому себе и чёрт знает чему ещё. Только спустя некоторое время он, наконец, кивнул – почти радостно:
- Я тебя тоже.
Ах, это было бы так неприятно и проблематично, иметь дело с чем-то, вроде любви.
- Но мы вместе? – уточнил Чонун.
- Да. Потому что ты мой.
Действительно, ничего сложного. Чонун чуть не рассмеялся от накатившего на него облегчения.
А Кюхён, словно пританцовывая, шёл дальше, оставляя его позади – и настолько лёгкими были его шаги, что казалось, он вот-вот взлетит. Пронзительно заплакала, взвившись в небо, провожающая уходящий день чайка, набежавшая волна освежающей прохладой коснулась босых ступней Чонуна…
В яркой вспышке солнечных лучей он увидел тонкие, но очень прочные струны, крепко-накрепко привязавшие его к идущему впереди человеку. Это длилось всего одно мгновение – огненные блики играли на струнах, когда те натянулись и низко, недовольно загудели. Чонун непроизвольно, как привязанный – привязанным он и был – сделал шаг, за ним другой.
Это был первый осознанный раз, когда Чонун увидел и запомнил это наваждение – его личное небольшое сумасшествие, пустившее свои корни у него в голове.
Кюхён ушёл слишком далеко вперёд – настолько, что в груди Чонуна поселилось смутное ощущение дискомфорта.
Он догонял его широким, размашистым шагом, и даже немного запыхался – так спешил, подгоняемый иррациональным беспокойством, которое не мог ни понять, ни осознать. Просто сердце стучало как сумасшедшее, когда Чонун крепко обнял Кюхёна и прижал его к себе. Никуда не денется. Не исчезнет, не растворится в закате, не взмоет в небо, как чайка.
- Если тебе здесь понравилось – мы можем приехать летом и остаться подольше, на все каникулы. Бабушка будет рада – ты ей приглянулся, - Кюхён завязал шнуровку его туники красивым бантиком.
Вернуться сюда…
Но вот мгновение – и момент разрушен. Оба вздрогнули, когда зазвонил телефон Чонуна. Тот даже не успел за ним потянуться – рука Кюхёна намного раньше скользнула в задний карман его брюк.
«Входящий вызов от: spec1al».
Улыбка на лице Кюхёна померкла и сменилась непроницаемой маской, когда он отступил на шаг. Взгляд медленно скользил с Чонуна на надрывающийся телефон и обратно. Туда и обратно.
«Простите. Вы ошиблись номером».
Он не стал даже сбрасывать вызов, а просто снял заднюю панель телефона и вынул аккумулятор. Размахнулся, и швырнул его в море. Тихий плеск – а потом тишина, почти осязаемая.
- Неплохой бросок, - заметил Чонун несколько маленьких вечностей спустя, не отрывая взгляда от того места, где по воде всё ещё расходились слабые круги.
Кюхён подумал, что они наверное оба – самые настоящие психи, и лечебница по ним плачет. Подумал – и сел прямо на мокрый песок, потому что гравитация наконец-то победила ту непонятную даже ему самому лёгкость, совсем недавно переполнявшую его настолько, что казалось – не выдержит и лопнет.
- У меня назрел серьёзный вопрос, - Кюхён почесал бровь, немного сконфуженный собственным поведением. Нет, он не планировал ничего такого, ну просто… Просто так получилось.
Достали звонить в неподходящие моменты.
- Ты что, правда совсем не злишься?
- А смысл? – Чонун пожал плечами. – Я просто заставлю тебя купить мне новый аккумулятор, вот и всё. Но честно, мог бы четыре дня и потерпеть, не так уж много оставалось.
- Ну знаешь, я лучше тебе телефон новый куплю. И симку, - проворчал Кюхён в ответ. – Чтобы только я знал номер, и всякие не названивали…
- Кто звонил-то?
Кюхён надулся и проигнорировал вопрос:
- Пойдём домой лучше… Я начинаю замерзать.
- Так ты сиди на мокром больше, - полушутя, полусерьёзно сказал Чонун, протягивая ему руку и помогая подняться.
Они не размыкали рук до самого дома.