[Серым по белому]; MBLAQ + Infinite; в перспективе U-KISS

[viscumalbum]

Объяснительная : )

Думаю, многие знают и помнят, что "Серым по белому" изначально являлся дилогией, т.б. двумя связанными между собой исполнениями заявок с сообщества  k-mini.
Для меня самой было немного неожиданно, что мир продолжит существовать и развиваться. Собственно, ради чего пост: дилогия получила продолжение, но уже с другим фандомом, вписанным в мир. Я решила, чтобы никого не путать ссылками, перевыложить оба текста по MBLAQ заново и добавить новый текст. Не пугайтесь.

Автор:  Вёрджил Ференце, сиречь я
Название: Серым по белому
Бета: нет и не было
Фэндом: MBLAQ + Infinite; в перспективе U-KISS
Персонажи: составы обеих групп

в разных сочетаниях

broken!Сынхо/Джио; Сынхо/Мир; Санхён/Джун; Сонгю/Ухён; Хоя/Тону; Сонёль/Мёнсу/Сонджон
Рейтинг: PG-13
Жанр: фэнтези, ангст, AU
Размер: серия мини, связанных общим миром и временем
Дисклаймер: выгоды не извлекаю, бла-бла-бла
Размещение: спросите - вам ответят. Не факт, что положительно
Предупреждение: ООС

MBLAQ: Свой среди своих

Свой среди своих; Сынхо/Мир, broken!Сынхо/Джио

Январь 2011
Когда Сынхо приводит его домой, дрожащего, испуганного и замёрзшего, с распахнутыми широко-широко глазами и инеем на кончиках ресниц, ничто не мешает Пёнхи дружелюбно улыбнуться и поприветствовать новенького. Сынхо находит для него какую-то одежду — наверняка старая Чхондунова, — и Пёнхи насильно отгоняет прочь от себя мысли, что Грому она уже всё равно не пригодится. Они сидят на небольшой кухне, где на плите в кастрюле варится рис и вкусно пахнет готовящимся мясом, и Пёнхи даже наливает новенькому большую кружку горячего какао, чтобы тот согрелся.
— Его зовут Чхорён, — говорит Сынхо.
И теперь он вместо Санхёна, — понимает Пёнхи.
Чхорён очень тихий и очень голодный, а одежда Грома для него великовата, и в толстовке он практически тонет, натягивает длинные рукава до самых кончиков пальцев и очень хочет накинуть на голову капюшон. Но вместо этого Сынхо приносит ему полотенце и начинает осторожно вытирать мокрые волосы. Там за окном зима, ночь и холодно, а ещё снегопад с самого утра. Снега за этот день выпало больше, чем за весь предыдущий месяц — декабрь, между прочим, самый богатый на осадки.
Пёнхи думает, что прокормить ещё один рот будет тяжело, и что им нужен ещё один матрас, зубная щётка и одеяло. Но потом он вспоминает, что Чхансона сегодня домой скорее всего они не дождутся, и его порцию можно скормить Чхорёну, и уложить Чхорёна на его место, а потом они как-нибудь разберутся.
Пёнхи не спрашивает, где Сынхо нашёл этого мальчика, а Сынхо не планирует рассказывать — тут и так всё понятно, сколько уже они видели детей, с покорёженными и переломанными судьбами. Пёнхи немного побаивается реакции Чхансона, когда тот узнает, что у них пополнение.
Чхансон целыми днями, неделями, месяцами пропадает на улицах, убивая себя в поисках потерявшегося Санхёна. Батарейка на его мобильном почти всегда разряжена, и они могут только гадать, жив ли он ещё или тоже уже сгинул. Год, два месяца и тринадцать дней — ни Пёнхи, ни Сынхо уже не ждут, что Санхён найдётся, но Чхансон упрямый, и замены может не принять.
Но Чхансон появляется на следующее же утро, и как будто даже не замечает, что на краешке его матраса спит кто-то другой — падает рядом и моментально вырубается. Когда он просыпается, ничего не меняется — четыре ложки, четыре комплекта палочек, четыре зубные щётки в ванной. Чхансон только кивает и внимательно слушает, когда Чхорён неуверенно прдеставляется. Снова кивает.
— Мир, — говорит он.
Потому что маленький дракон, — объясняет он немного позже, а ночью снова уходит, захватив шарф.
Чхорёну снятся кошмары, и Сынхо крепко держит его за руку, просиживая рядом с ним ночи напролёт.
Чхорён кашляет и у него слезятся глаза от простуды, и Сынхо идёт в аптеку, чтобы купить лекарства.
Чхорён не умеет управлять своей способностью, и Сынхо занимается с ним до посинения, а у самого уже круги под глазами чернее чёрного.
Пёнхи думает, что так должно, и только вздыхает, когда у них в комнате лопаются все стёкла, и осколки льются жестоким дождём — на тротуар под окнами, на пол комнаты, на головы Чхорёна и Сынхо.
Они сидят на кухне, все в пластыре и йоде, и Сынхо собирает его слёзы губами, гладит по торчащим по все стороны волосам и нашёптывает какие-то успокаивающие нежности, а потом они целуются, и это слишком хорошо и правильно, чтобы Пёнхи мог себе позволить просто стоять в дверях и смотреть дальше. Он собирает стекло с линолеума так долго, как это возможно, пока не приходит Сынхо и не спрашивает, почему он не взял веник. Пёнхи пожимает плечами и очень обидно и неприятно режется об острый край. Сынхо не замечает.
Пёнхи думает, что рано или поздно это должно было случиться, и что Чхансон ему говорил ещё тогда, когда Санхён был с ними — ты его не удержишь, ты не для него создан, а он не для тебя. Чхансон был отменным ясновидцем, а Пёнхи ему тогда не поверил. Зато поверил сейчас, и даже больно не было ни капли, только немножко горько.
А ещё он пересолил суп.
Сынхо пытается с ним поговорить, берёт за руки, подбирает слова.
— Я всё понимаю, — говорит Пёнхи.
— Я не ревную, — успокаивает он.
Ну если только самую малость.
Наверное, он смог бы даже пожелать Сынхо всего наилучшего с его персональным маленьким счастьем, но звонит Чхансон, и нужно идти, потому что один он не справится. Пёнхи говорит, что он пойдёт сам, что Сынхо выглядит слишком больным и усталым, чтобы биться, что у него руки и лицо изрезаны и вообще на улице холодно.
Что думает Сынхо — непонятно, но руки Пёнхи он всё же отпускает и возвращается на кухню.
Пёнхи думает, что им бы теперь решить, как жить дальше, и что надо бы привести Чхансона домой и накормить горячим ужином.
А потом, может быть, помочь ему с поисками.

INFINITE: Хорошей охоты

Хорошей охоты; Сонгю/Ухён.
Для  Глава Эстетов Быдлограда

Ноябрь 2010
Ухён любит охоту. Очень любит, и охотник из него - просто отменный. Может быть, он не очень хорошо умеет искать, но если его направить на нужный след - свою добычу он не упустит.
Сонгю с ним сложно. Сонгю вообще сложно, потому что он даже не боец - он знает, как правильно вести поиск и отслеживать, но ему не нравится загонять и убивать. Он понимает, что избавлять мир от грязи - занятие благородное и нужное, но всё равно не может заставить себя запачкать лишний раз руки. Поэтому Ухён старается не брать его с собой, а Сонгю каждый раз всё равно ходит вместе с ним.
И они каждый раз ругаются.
- Оставайся здесь и следи по карте, - велит ему Ухён в один из пасмурных дней поздей осени, сдёргивая с вешалки в прихожей куртку и проверяя, не разряжен ли у него телефон.
- Будет надёжнее, если я пойду с тобой, - не соглашается с ним Сонгю, и Ухён только недовольно скрипит зубами, пытаясь найти в куче обуви перед входной дверью свои кроссовки.
- Ты даже не умеешь сражаться.
- Умею.
- Мешать будешь!
- Не мешать, а направлять.
В глубине квартиры громко и демонстративно хлопает дверь - Сонёль опять злится, что хёны мешают ему спать своими спорами.
- Если не хочешь брать с собой меня, - Сонгю говорит ещё тише, чем раньше, хотя и так не кричал. - Возьми Ховона или Сонёля. Хоть кого-нибудь.
Ухён находит свои кроссовки и пытается влезть в них максимально быстро, но стоптанные задники мешают, приходится наклоняться, расшнуровываться и тратить время. Сонгю думает, что нужно купить Ухёну новую обувь, потому что кроссовки вот-вот запросят каши, а ему ещё бегать. Да и зима скоро, замёрзнет.
- Не стой столбом, - шипит Ухён сквозь зубы, нехотя принимая своё очередное поражение. - Время уходит.
Из кухни появляется усталый и бледный Мёнсу. Ему бы поспать часок-другой, но он точно не ляжет, пока хёны не вернутся с охоты. И хорошо ещё, что все остальные дома, кто спит, а кто тренируется. Мёнсу молча подходит к Сонгю, ждёт, пока тот натянет драповое пальто Тону - первое, что попалось ему под руку - и суёт что-то ему в карман. Качает головой и несильно сжимает запястье, как будто желая удачи. Сонгю улыбается и успевает потрепать его по голове, засовывая ноги в разношенные шузы - Ухён уже на лестничной клетке, ему некогда, им всем некогда.
Когда они в последний момент запрыгивают в трамвай, Сонгю думает, что человека спасти они уже не успевают - что же, не в первый раз, - но должны успеть поймать демона раньше, чем он снова затаится.
Конечно, Сонгю его найдёт по следам, оставленным на жертве, но ловить с поличным - легче. Пусть и опаснее. Они наверное оба какие-то ненормальные, раз предпочитают стычку лоб в лоб, чем ожидание и засады. Тону всегда с ужасом смотрит на них, когда они возвращаются домой. Часто побитые, часто - Сонгю приходится тащить Ухёна на себе. Иногда наоборот.
Ухён чуть ли не подпрыгивает на месте и срывается в спринт сразу же, как только дверь трамвая начинает отъезжать в сторону - Сонгю отстаёт, потому что не может выпрыгнуть из транспорта, перескочив через две ступени и вообще звёзды велели ему быть осторожнее с лестницами, потому что бегает медленнее и вообще не любит бегать, потому что за Ухёном ему просто не угнаться. По жизни так. Он только мысленно говорит Ухёну быть осторожнее.
Сонгю влетает в нужную подворотню буквально на полминуты позже, а бой уже идёт. Он непроизвольно пятится - демон намного больше, чем он ожидал, а те, кто думает, что размер не имеет значения - просто самоуверенные дураки. Совсем как Нам Ухён, который даже крылья выпускать, кажется, не собирается - всё бы ему в игрушки играть. Ухён прыгает так высоко, как позволяют ему ноги, вьётся вокруг юлой, вертится, как белка в колесе и всё целится в незащищённые глаза, но демон отмахивается хвостом и когтями. Конечно, Ухён для него слишком юркий, чтобы по нему попасть, но и близко к себе он не подпускает. Бесполезное железо двух любимых ухёновых кинжалов оставляет бессмысленные царапинки на твёрдой и прочной чешуе, не причиняя почти никакого вреда.
Сонгю думает, что Ухёна только чудо бережёт и что врождённая удачливость позволяет ему не оскальзываться на набежавшей от несчастной жертвы луже крови. Её много. Она и с морды демона капает - видимо, оторвали от незаконченной трапезы. Сонгю не смотрит на жертву - много он повидал развороченных и вскрытых грудных клеток, он смотрит на ноги Ухёна. Кроссовки точно придётся выкинуть. Не отмывать же.
Демон щерится.
Ухён улыбается. И, по правде, улыбка Ухёна пострашнее будет. Сонгю прямо вымораживает - и это не от того, что пальто у него не застёгнуто, а под ним ничего, кроме домашней футболки, и даже нет шарфа. Сонгю вздыхает и начинает плести заклинание - Ухён ведь даже не озаботился тем, чтобы повесить на демона маяк. Холодный ветер треплет перья в его выпущенных крыльях - без них много не поколдуешь, - тонкие золотые нити сплетаются в паутинку между его пальцами.
Демон замечает его только теперь - рычит и воет, ведь заклинание для него намного опаснее, чем незачарованное оружие. Он низко пригибается к земле и скользит к нему - не бежит, не прыгает, не летит, а как-то именно скользит, - и при этом так быстро, что Сонгю наверняка не успеет уклониться. Ему всего миунтку лишнюю, и он завершил бы заклинание...
Демон исчезает так неожиданно резко, что Сонгю чуть не прерывает чтение - он как будто провалился в небытие буквально в паре метров от своей цели. Тишина вокруг такая непроницаемая, что воздух почти звенит, а Сонгю как будто слышит биение собственного сердца. А может, это стучит сердце Ухёна.
Сонгю уже видел такие исчезновения раньше - Ухён умел так делать тоже.
Ухён кричит.
Кричит ему, чтобы летел, бежал, делал что угодно, только не...
Сонгю сшибает с ног мощнейшим ударом - он видит шипастый демонский хвост только мельком, а потом тот исчезает снова. Заклинание, собирающееся густым золотистым клубком тонких нитей вокруг его пальцев, рассеивается, Сонгю уверен, что слышал хруст, только не знает, что это хрустело - его рёбра или его позвоночник после встречи с кирпичной стеной дома. Зря он думал, что демон этот, хоть и большой - но бестолковый.
Значит, он умеет ходить в тени.
Демон появляется снова, бросается на Сонгю, чтобы добить - Ухён заслоняет его, наконец-то выпустив крылья. Чёрных перьев в них больше, чем белых - неудивительно, таково его оперение, - но Сонгю замечает несколько, которые раньше точно были белыми. Это от влияния теней, с которыми Ухён любит играться. Когти лязгают о металл, Ухён забористо матерится, но оборону держит.
Сонгю думает, что он ещё успеет докричаться до Ховона, и тот прибежит в считанные минуты. Его сознание расслаивается, он ищет разноцветные всплески энергии - таких же, как он сам, охотников. Ховон откликается, тянется к нему. И понимает всё даже без молчаливой просьбы о помощи.
Демон пытается удрать снова, но Ухён ныряет на изнанку следом за ним. Сонгю не успевает ему сказать, чтобы не лез на рожон и что на чужой территории ему ничего не светит - да он и не смог бы, наверное. Ему так больно, что только крепко сжатые зубы позволяют не стонать.
Маяки. Ховону нужны будут маяки, которые они так и не успели повесить на демона. Сонгю не отпускает его след, цепляется сознанием, и одновременно вспоминает, что Мёнсу сунул что-то ему в карман.
Готовые заклинания. Ловушки, маяки... Узкие листы белой бумаги, исписанные быстрым, летящим почерком Мёнсу. Наверное, Мёнсу что-то от них всё же скрывает. Наверное, Мёнсу всё же ясновидящий, а не просто писец. Сонгю нужно перевернуться на бок - он помогает себе локтями, крыльями, толкается ногами от стены и с трудом переваливается. Бумагу из кармана он просто вытряхивает, прямо на землю - как и тонкие зачарованные лезвия из рукава пальто. Да, Тону всегда носит с собой несколько, у них у всех такие есть. Металлический звон говорит, что у него всё получилось, и осталось только найти стилеты - он возит замёрзшими кончиками пальцев по грязи, обдирая кожу, и наконец-то нащупывает металл.
Капли крови и комки грязи пачкают бумагу, когда Сонгю кое-как оборачивает лезвие заклинанием.
Сонгю закрывает глаза и прислушивается к разноцветным всплескам - ему не поможет сейчас человеческое зрение, он может верить только своему сознанию. Демон мечется, мечется Ухён - бой идёт не шуточный. Они всё ещё рядом, он только пока не совсем понимает, где. Он пытается дотянуться до Ухёна и умоляет - позволь мне увидеть. Дай мне видеть тени так же, как видишь их ты. Стань моими глазами.
Тени. Далековато, нужно подняться.
Сонгю кажется, что его зубы вот-вот сотрутся в порошок. Он шатается от стены к стене и вываливается из переулка на людную улицу. Крылья... его крылья не увидят, как не увидят и его самого. Люди замечают только то, что позволяет им замечать их вера. Ещё немного. Он обтирает плечом стену дома, думая, что ему потом предстоит извиняться перед Тону за немного попорченное пальто.
Сонгю наступает на нужную ему тень в тот самый момент, когда Ухён вылетает с изнанки, как пробка из бутылки. Тени не хотят его отпускать, тянутся чёрными щупальцами к рукам, ногам и больше всего цепляются за крылья, но удар, видимо, был сильный. Сонгю оседает на землю и вонзает стилет с заклинанием прямо в асфальт, в едва заметную тень, которую он без Ухёна и вовсе не увидел бы, а Ухён, закрывая голову руками и где-то потеряв кинжал, приземляется прямо на капот проезжающей мимо легковушки, перекатывается через крышу и падает на проезжую часть.
Человек за рулём, наверное, подумал, что в лобовое стекло ему врезалась птица.
У Ухёна сломано крыло.
Из-под колёс следующего автомобиля его вытаскивает уже Ховон, а над Сонгю кудахчет Тону. Он целитель, ему можно кудахтать. Ему вообще всё можно, как и Мёнсу - потому что без этих двоих они бы все уже давно загнулись.
Ховон оттаскивает Ухёна к своему напарнику и бросается прочь - он чувствует маяк Мёнсу и знает, в каком направлении убегает демон. Остальное только вопрос времени - он не сможет долго прятаться на изнанке, ему нужно будет выбраться. И Ховон будет его ждать.
- Неудачная какая-то охота, - говорит Ухён.
Ну да, неудачная.
- Вас чуть не угрохали, - будь Тону не Тону, а кем-то ещё, он бы отвесил Ухёну подзатыльник. Но ему религия не позволяет так обращаться с пострадавшими.
- Это потому что кто-то, - Сонгю едва шевелит губами, но его понимают. - Потому что кто-то не удосужился даже ни одно заклинание на него навесить.
- Медицина тут бессильна, - вздыхает Тону.
- Ну, за заклинаниями у меня есть ты, - говорит Ухён.
Сонгю молчит и смотрит на него. Долго смотрит, точнее - косится, пока у него голова не начинает кружиться.
- А ты меня с собой не хочешь на охоту брать, - наконец, выдаёт он единственное, на что хватает его воображения.
- Не зря же нас парами создают, - тон Ухёна такой, будто он разговаривает с маленьким ребёнком и объясняет какие-то очевидные вещи.
Сонгю не знает, что сказать. Тону разводит руками.
Ну что поделаешь, вот такой вот у них Ухён.
Какой уж есть.

MBLAQ: В руках стекла осколки

В руках стекла осколки; Джун/Гром

Июнь 2011
С самого утра в трущобах суетно и неспокойно — в смысле, ещё более суетно и ещё более неспокойно, чем обычно. Слухи носятся по всем дворам и подворотням, серая масса ползёт и переваливается, как перекати-поле, как крысиное море, но наложить грязную лапу на виновника волнений пока не осмеливается. А он ходит, осматривается, вынюхивает — почти как ищейка, непонятный, опасный и очень внимательный, просто так к нему не подступишься. Страшно. Заглянуть бы к нему в карманы в поисках чего-нибудь ценного или какого-нибудь оружия, понять, кто такой — а там уже дело известное. Сколько таких сгинуло в грязи и мраке.
Всеобщая круговерть Санхёну мешает спать, и он зажимает руками уши и ворочается с боку на бок, но шум нарастает и нарастает, волнами накатывает и разбивается о закрытую ветхую дверь его каморки. Он просыпается окончательно, когда непривычно яркое для этого серого мира солнце заглядывает к нему. Так ярко не было с тех самых пор, как он потерял самого себя, и добрые друзья из уличной братии взяли на себя смелость собрать Санхёна заново. Он поначалу не понимает, действительно ли проснулся или всё ещё давит подушку, а точнее то, что ему подушку заменяет — настолько неожиданным оказывается нежданный визит, и настолько поразительным — визитёр. Таких красивых людей Санхён не видел так же долго, как и яркого солнечного света.
Санхён совсем не верит в случайности — ему подавай предначертанное и предопределённое, и появление этого сияющего и возвышенного там, где ему, в общем-то, не место, он воспринимает как должное. Ему даже не удивительно ни капли, что такая ерунда случилось именно с ним, только немного лениво и как-то слегка обидно, что сон досмотреть не дали.
А у него во сне, между прочим, были крылья. Красивые такие. Белые.
Санхён белый цвет, на самом деле, не очень любит — потому что белое очень легко превратить в серое, а серого у него в жизни хоть отбавляй. Куда ни плюнь, везде серое, агрессивное и противное.
У него нет причин не верить ни широкой улыбке, ни честным глазам, ни протянутой руке.
Этот искренний и правильный говорит, что откроет ему целый мир, а зовут его Чхансон. И ладонь у него тёплая.
У самого Санхёна руки всегда холодные, как будто их в ледяной воде держали долго-долго.
Трущобы — не то место, куда можно просто прийти, как на экскурсию, и уйти — и уж тем более не такое место, куда можно прийти и забрать одного. Но Чхансону всё даётся настолько легко, что Санхён думает — наверное, он волшебник. Или художник, потому что серость от него шарахается как от огня.
Чхансон греет его ладони и улыбается, Чхансон ему говорит, что скучал сильно-сильно и искал, изо всех сил искал и верил, что найдёт, что не сдавался дольше всех, что не так его учили. А учили его — что нет ничего невозможного, и его в самом деле нет, сказки всё это. Санхён совсем не понимает всей этой болтовни, но ему ни капельки не тяжело и почему-то спокойно, совсем как дома. Он не знает, конечно, что такое "дом" — то есть, знал раньше, наверное, но ощущение именно такое.
А потом они стоят на крыше и смотрят на город, Чхансон говорит — ты помнишь? Чхансон говорит — все скучали. Чхансон говорит — надо немного постараться, но ты не бойся, я буду рядом.
Чхансон, конечно, знает, что нихрена Санхён не помнит, и Чхансону конечно тоже страшно, что ничего не получится, но если не он — то кто, и если не сейчас — то когда? Он поёт тихо-тихо, склонившись к уху Санхёна, поёт на непонятном языке непонятные, но приятные вещи голосом таким, что мурашки бегут по спине, а к горлу подкатывает слёзы. Голос у Чхансона начинает дрожать, и руки трясутся тоже, когда медленно идут к краю крыши.
У Санхёна в голове война и самая настоящая бойня, от этих песнопений он весь покрывается тонкими трещинками и начинает разваливаться на кусочки, а может быть, это просто маска разбивается и падает, падает...
Нет, на самом деле, это он сам падает, падает с крыши, только тёплые и сильные руки держат его крепко, и всё как будто в порядке. Санхён вспоминает, и в его глазах мелькает тень узнавания и понимания, а до земли всего девять этажей.
Чхансон раскрывает крылья спустя мгновение после того, как то же самое делает Санхён, а ещё он смеётся и у него слёзы на кончиках ресниц, только это не стыдно ни капли.
У Санхёна крылья совсем не как во сне, они серые и пока не очень сильные. Но Чхансон говорит — теперь можно вернуться, и ради этих слов определённо стоило жить во мраке столько времени.

INFINITE: Мечты сбываются

INFINITE: Мечты сбываются; Ухён/Сонгю
для  Глава Эстетов Быдлограда

Декабрь 2008
Нет ничего отвратительнее бесснежной зимы. Никто не смог бы переубедить Ухёна, даже если бы попытался. Другое дело, что это никому не нужно; даже Сонгю, и тот только сочувственно на него косится и иногда держит за руки. По его поведению понятно – он не умеет утешать. Что ж… два сапога – пара. У них в семье вообще как-то не клеится с разговорами. Хёну Тону тоже проще обнять своими огромными лебедиными крыльями, спрятать от всех невзгод и согреть мягким исцеляющим светом идеально белых перьев.
В тот декабрь, когда Ухён переродился, снега было так много, что казалось – Сеул в нём утонет. Из-за обилия осадков отменили занятия в школах, и его младшая сестра почти всё свободное время проводила на улице со своими друзьями, пока не заболела – вывалявшись в сугробах и получив свою критическую порцию снежков. Подумать только, целый год прошёл. Чиэ уже исполнилось четырнадцать, а он забыл о её дне рождения в прошлом месяце.
Только Чиэ было всё равно.
Да, у него была младшая сестра, мама, отец… Собака, совсем ещё щенок, шальной, рыжий и грызущий всё, что попадалось на зуб. У него была семья, был небольшой, но уютный дом. Но кому-то – наверное, Судьбе, или ещё какой неведомой твари – захотелось, чтобы пробудились его крылья.
Мать, отец, младшая сестра и даже собака – никто его не узнал. Он ушёл из дома любимым и любящим сыном, а вернулся сумасшедшим чужаком. Его семьёй стали Сонгю и Тону, нашедшие его спустя пару дней, а домом – маленькая однокомнатная квартирка в центре Мапхогу. Крылья, связь, способности… Всё это замечательно, конечно, кроме одного «но» - абсолютного отсутствия выбора.
Новая жизнь возврату и обмену не подлежит.
Город вовсю готовится к одному из главных своих праздников. Голые деревья нарядились в яркие бусы, переливающиеся всеми цветами радуги. Прихорошились дома, парки, скверы, витрины магазинов призывно блестели, заманивая покупателей всевозможной рождественской дребеденью. Ухён любит эти красивые и ненужные мелочи, любит саму атмосферу приближающегося праздника, ему нравится то, как весь Сеул с наступлением темноты превращается в огромную новогоднюю ёлку.
Он ходит по городу часами, заглядывает в магазинчики и лавочки, приценивается, прикидывает в уме, что можно приобрести без особых потерь для откровенно небольшого семейного бюджета, но в радость хёнам. Прошлогодние воспоминания он гонит прочь, но избавиться от тоски и смутного, противного беспокойства не получается.
Ухён возвращается домой поздно вечером с полными руками красивых, праздничных пакетов и коробочек, увешанный всем этим добром буквально с ног до головы. Ему даже до дверного звонка приходится дотягиваться не иначе, как собственным лбом – все раздумья и прикидки оказались напрасными, потому что в итоге он всё равно потратил слишком много. Сонгю, наверное, не будет рад этому даже в честь праздника.
- Ты не поспешил ли со всем этим делом? – прямо с порога спрашивает у него хён Тону, широко открывая дверь и отступая в сторонку, чтобы неповоротливая из-за всех покупок махина по имени Нам Ухён протопала внутрь. Непременно снеся при этом что-нибудь – с грохотом летят на пол щётки для обуви, чудом остаётся на месте телефонная трубка.
- Рождество завтра, куда уж тянуть дольше, - пыхтит Ухён, пытаясь сгрузить подарки на тумбочку – Тону на лету ловит несколько особо ретивых коробочек и всерьёз раздумывает о том, не рациональнее ли ловить сразу всего тонсэна, чтобы наверняка.
- Неужели? – известие его немного удивляет, и он пытается вспомнить, когда последний раз глядел на календарь. – А я думаю, почему ночами стало светлее, чем обычно, и почему город вдруг такой красивый.
Ухён знает Тону уже целый год, но понимания в нём, кажется, не прибавилось ни на йоту – насколько можно быть рассеянным, чтобы не замечать ничего вокруг, а потом так искренне удивляться?..
- Ты хотя бы знаешь, что на дворе зима? – скептически спрашивает Ухён.
- Ну да, - Тону кивает и улыбается, будто говоря, что ну не совсем же он дурак. – Сонгю стал надевать шарф и брать перчатки, уходя на работу.
Поставив спасённые от падения подарки на полочку под зеркалом и посчитав свою миссию на этом исполненной, Тону удаляется, исполненный достоинства и довольства, а Ухён так и остаётся стоять на одной ноге, не развязав до конца кроссовок, да ещё и с открытым ртом.
- Ого, сколько всего, - Сонгю улыбается, появляясь из кухни и вытирая руки полотенцем. – Основательно ты закупился.
- В ближайшие два года проблем с подарками возникнуть не должно, - Ухён пожимает плечами и наконец вылезает из верхней одежды.
- Как будто не знаешь, что лучший подарок…
- …это я?
- Это чтобы вы все были целы и невредимы, - невозмутимо заканчивает Сонгю, и только после этого позволяет себе улыбнуться. – Ну и ты, конечно.
- Ты говоришь в лучших традициях хёна Тону. Вы с ним, кстати, в этом году отмечать не собираетесь? – Ухён пытается сгрести все пакеты разом, и каким-то чудом умудряется это сделать. В такие моменты он жалеет только о том, что вместо пары крыльев у него не выросла, к примеру, третья рука. – Ну ладно хён – он вообще не отразил, что Рождество. А ты-то?
- Разве я могу нарушить традицию лихорадочной беготни по магазинам в последний день? – Сонгю ходит за ним хвостом, пока он разгружается и распихивает пакеты по полкам в шкафу, переодевается в домашнее, моет руки и идёт на кухню. – Вообще, я думал что-нибудь особенное вам приготовить. Тебе чего хочется?
Ухён смотрит на него с искренним ужасом:
- Приготовить? Не надо вот этого только, давай я сам? – в сковородке что-то аппетитно шкворчит, Ухён накидывает фартук и тянется за прихваткой. Что-то ему подсказывает, что он как раз вовремя – ужин ещё не успел пасть жертвой кулинарных изысканий главы семьи.
- Между прочим, - Сонгю обиженно сопит. – Не так у меня всё плохо с готовкой.
- Тут ты прав, надо отдать тебе должное – всё действительно не так плохо, - соглашается Ухён. – Огнетушитель нам больше не нужно держать постоянно под рукой.
Он, конечно, утрирует. Но допускать Сонгю к плите в самом деле опасается – просто во избежание.
Разговор от темы Рождества, слава Богу, уходит, Ухён готовит, Сонгю сидит на подоконнике и болтает ногами. Где-то посреди ужина Тону вдруг вспоминает, что они даже не нарядили ёлку. У них, конечно, и ёлки-то никакой нет, но всё равно непорядок. Остаток вечера Сонгю отговаривает Тону от покупки ёлки, пытаясь воззвать к его здравому смыслу – зарплата учителя танцев не так велика, заработок Сонгю за этот месяц они уже почти потратили, Ухён временно не работает, а после Рождества и Нового года на что-то нужно жить дальше. Тону ворчит, что быт всегда убивает романтику, но, кажется, уступает.
Ухёна успокаивает их болтовня, его умиротворяет и мытьё посуды. Но за поздним чаем, когда Тону уже спит, и даже Сонгю, сонно потирая глаза, оставляет его в одиночестве, он снова ощущает то самое беспокойство, которое донимает его уже несколько дней. Все эти глупости – всего лишь из-за неспособности отпустить собственное прошлое. Оно как огромный якорь, не даёт сдвинуться с места – или даже скорее огромный булыжник на шее. Утянет на самое дно, если вовремя не обрезать верёвку.
Повинуясь тому порыву, какие случаются иногда в тяжёлые вечера и ночи, Ухён ищет ручку и бумагу. Недостатка в письменных принадлежностях они не испытывают, а вот с макулатурой проблемы – он находит только старую, завалившуюся за старый телевизор газету, и пишет прямо на ней – по краям, где есть свободное место. Пишет, невесело посмеиваясь про себя, письмо мистическому Санта Клаусу, в которого перестал верить ещё в начальной школе.
- Говорят, под Рождество, - напевает он себе под нос. – Что ни пожелается, то всегда произойдёт, то всегда сбывается…
Ухён не верит в добрые сказки. За эти двенадцать месяцев он навидался такого, от чего волосы на затылке вставали дыбом, а желудок выворачивало наизнанку – и ни одного крохотного чуда. Он много раз слышал от хёна Тону, что чудеса приходят тем, кто в них верит или хочет верить; он всё ещё надеется, тщетно надеется на лучшее.
Что я делаю, спрашивает он сам себя, презрительно морщится, перечитывая кое-как написанные строчки.
- Что ты делаешь? – интересуется Сонгю, появляясь бесшумно, как всегда. Ухён вздрагивает и, поспешно сворачивая газету, откладывает её в сторону. Ему не нравятся новые тапки Сонгю, они слишком мягкие, шагов не слышно совсем.
- Ничего особенного, - Ухён поднимается, тянется за графином. Едва не расплёскивая воду во все стороны, он наполняет щербатую кружку и суёт её в руки Сонгю. – Чего не спишь?
- Спасибо, - удивляется тот, и его лицо слегка вытягивается. Ухён этим своим поступком его вогнал в небольшой ступор – как будто это он здесь телепат, а Сонгю просто мимо проходил. – Не спится, решил водички попить…
- Тогда лучше бы молока тёплого.
- Ничего, и так сойдёт, - Сонгю присаживается на край разделочного стола. – Я чего подумал… Ты так и не сказал, что тебе подарить.
- Я так надеялся, что с этой темой покончено, - стонет Ухён. – Ты же уже наверняка всё для себя решил, зачем снова начинать?
- А если нет?
- Не верю. Но если тебе так интересно: хочу хорошей погоды завтра. И чтобы какая-нибудь тварь вылезла из своей норы – поохотиться в Рождество было бы забавно, - он позволяет собственному раздражению отразиться на лице, разворачивается и уходит. Как будто Сонгю не понимает, что ему ничего не нужно, что его просто надо оставить в покое и не тормошить. Свои подарки они получат, ему же лучшим подарком будет просто отсутствие всяческого внимания. Ухён уходит в комнату, отодвигает бормочущего во сне Тону от стены и сам укладывается на его место. Пусть Сонгю только попробует с ним заговорить…
Сонгю не любит подсматривать или читать без спросу, но не понимать он просто ненавидит. Руки сами тянутся к брошенной газете, несколько секунд уходит у него на то, чтобы разобраться, что к чему, и привыкнуть к почерку.
«Дорогой Санта Клаус, - пишет Ухён. – Я, конечно, припозднился и в тебя не верю, но не зря всем детям ездят по ушам сказками о тебе. Наверное, мне не к кому больше обратиться, потому что в Бога я не верю ещё больше, чем в тебя. Ну и человек, разъезжающий по миру на оленях, как-то демократичнее будет. Я был хорошим мальчиком в этом году и отправил в Тартарары добрых три десятка демонов, сделав, пожалуй, чуть больше для этого мира, чем делает среднестатистический человек за жизнь. Не мог бы ты сделать так, чтобы я хоть один долбаный вечер провёл со своей семьёй? О большем не прошу, потому что ничего более невыполнимого, кажется, и нет вообще. Заранее спасибо за игнор, всегда твой, Нам Ухён».
Сонгю давится смехом вперемешку с подступившими к горлу слезами. И он не знает, от чего ему больнее – от того, что Ухён всё ещё не считает его и Тону своей семьёй, или от того, какой груз лежит у Ухёна на сердце, а он ничем не может помочь.
***
В седьмом часу вечера двадцать четвёртого декабря у Сонгю звонит мобильный телефон, и это точно не к добру. Тону роняет солонку, Ухён не успевает её поймать, на кухне хаос и все толкаются, а ещё соль рассыпается, равномерным слоем покрывая почти весь пол. Тону задумчиво смотрит на всё это, и говорит:
- Если рассыпать соль – к ссоре, то разбить к чертям солонку – это мы что тут, переубиваем все друг друга, что ли?
Ухён горным козлом, огибая углы и табуретки, скачет за совком и веником, стараясь унести на собственных носках как можно меньше «белой смерти», Сонгю напряжённо молчит и дышит в трубку. Весь его разговор с невидимым собеседником сводится в целом к тому, что он несколько раз кивает, морщится, как от зубной боли, и обречённо выдыхает:
- Да, конечно. Сейчас буду.
В его тоне и выражении лица всё просто кричит: работа.
- Знал я, что эта подработка курьером ни к чему хорошему не приведёт, - ворчит он, дожидаясь, пока Ухён расчистит ему дорожку в коридор. – Рук у них не хватает.
- Тебе хоть заплатят за это? – улыбается Ухён забавному недовольству Сонгю.
- Ну да. Не моя смена, да ещё и в праздник – по спецтарифу, - тот засовывает ноги в демисезонные ботинки и шмыгает носом – только насморка ему не хватало для полного счастья. – Постараюсь сделать всё быстро.
- Как на крыльях, - подсказывает Ухён, уже откровенно веселясь. Он, конечно, понимает, что смеяться тут не над чем, и что сам-то он вносит свой вклад в быт семьи исключительно работой по дому, но не подколоть Сонгю просто не может.
- Нам Ухён, ты же знаешь, что я работаю как честный человек, - Сонгю хмурится и раздражённо хлопает перчатками по раскрытой ладони.
- Но мы всё-таки не люди, - напоминает ему Ухён.
- И всё у нас не как у людей, - вставляет свои пять копеек Тону, хотя он, кажется, всё ещё расстраивается по поводу просыпанной соли. – Вы сейчас поругаетесь. Примета действует.
- Мы не поругаемся, потому что я ухожу, - глава семьи снимает с крючка ключи и выходит на лестничную клетку, прощаясь уже оттуда. Голос эхом разносится по подъезду. – Вернусь так быстро, как только смогу.
- Если всё так плохо, как я подумал – то ждать его нам только часам к десяти, - Тону смотрит на стенные часы. – Или даже позже. Ты примерно представляешь, сколько народу отправляет что-то курьерской службой в сочельник?
- Нет, - честно признаётся Ухён, ссыпая соль в мусорный мешок.
- Вот и я не представляю.
Ухён с утра сжёг злосчастную газету на лестничной клетке, навоняв горелым на два этажа вверх и вниз. Самый впечатлительный из соседей выскочил из квартиры с дикими глазами и долго ругался, крутя пальцем у виска. Ухёна это только развеселило, ему вообще стало бесшабашно смешно и легко – не в пример вчерашнему унылому настроению.
Они готовят что-то европейское, найденное в чужой поваренной книге, доставшейся им от предыдущих хозяев квартиры. Тону-хён смешно ругается, когда у него несколько раз не получается правильно выговорить название блюда, и посылает Ухёна в магазин – за солью и томатами, которых катастрофически не хватило.
Наверное, в старой типографской краске было что-то намешано, и поэтому дым так на него повлиял, решает Ухён, сбегая вниз по лесенкам и чувствуя, что его состояние ничуть не изменилось с утра. Даже до магазина он почти бежит, засунув руки в карманы и чуть не подскакивая на ходу. Хотелось бы ему, чтобы веселье долго не выветривалось.
Сонгю звонит ему в пятнадцать минут девятого, когда Ухён переступает порог квартиры и протягивает пакет скептически относящемуся к готовке Тону. Даже по голосу заметно, насколько он вымотался бегать туда-сюда.
- Приезжай, - просит Сонгю. – Мне одному грустно.
Ухён ворчит и отчитывает его, но не раздумывая ни минуты влезает обратно в уже снятую обувь – в любой другой ситуации он бы подумал ещё двадцать раз, ехать или нет, но только не теперь. В конце концов, он-то точно должен знать, когда его вторая половинка может обойтись без помощи, а когда – нет. Тем более, этот дурак забыл надеть шарф и наверняка замёрз. Сонгю назначает время и место, Ухён запоминает, кивает, как если бы тот мог видеть, и нажимает «отбой». Напоследок он быстро записывает на вырванный из телефонной книги листочек алгоритм последующих действий по приготовлению незаконченного соуса, отдаёт его хёну Тону и надеется, что ничего страшного с их ужином не случится. Почему-то в этой семье наладить нормальные отношения с готовкой получилось только у него. Ухён в который раз задумывается – чем они питались раньше, и в который раз отгоняет эти мысли прочь. К такой жестокой правде жизни он точно не готов.
Сонгю, конечно же, задерживается, Ухён греет руки и щёки в очень кстати прихваченном с собой шарфе и перетаптывается с ноги на ногу, стоя перед выходом из метро.
Сонгю, конечно же, появляется совсем с другой стороны, долго вертит головой, пытаясь отыскать Ухёна, и только спустя какую-то очень уж долгую минуту замечает его, всем своим видом выражающего крайний скепсис. Он перебегает через дорогу, даже не посмотрев по сторонам. В какой-то момент Ухён готов его просто прибить, но Сонгю с размаху тыкается носом в свой же забытый шарф и с облегчением вздыхает.
- Я думал, ты возьмёшь хотя бы служебную машину, - только и остаётся ворчать Ухёну. Ну и ещё разглядывать пунцовые замёрзшие уши – в метро он, видимо, отогреться не успел.
- Пробки жуткие, я не стал даже пытаться, - отмахивается тот. – Все адреса в одном районе, относительно близко, так что на своих двоих проще.
- А домой мне тебя на своём горбу тащить? – Ухён забирает у него из рук объёмный подарочный пакет с посылкой и думает, что в честь праздника можно будет наверное и такси заказать. – Ладно, не важно. Пойдём уже, куда там тебе… Да, и забери эту фигню, я специально для тебя нёс.
Сонгю улыбается, на ходу заматываясь в свой шарф длиной в Великую Китайскую стену, и ведёт его какими-то дворами и переулками, попутно рассказывая всякие мелочи. Он даже про свою курьерскую службу умудряется рассказывать интересно и весело, слишком уж позитивный для человека, который только недавно заявлял, что ему грустно.
- Так, сказочник… - когда Ухён, увлечённый рассказами Сонгю, наконец обращает внимание на то, где они находятся, в его сознание закрадывается слабое подозрение, что дело нечисто. Слишком знакомые места. До боли.
- Раз ты несёшь подарок, - спохватывается Сонгю, делая вид, что ничего не услышал, и начинает рыться в карманах. – То тебе и шапка!
Ухён несколько мгновений видит красный ужас, тоннами продающийся в магазинах по всей стране в преддверии Рождества, а потом шапку весёлого Санта Клауса нахлобучивают ему на голову, надвигая до самого носа. Сонгю тянет его за рукав, и ноги идут сами.
- Я тебя покалечу, - очень тихо обещает Ухён, когда они останавливаются и Сонгю начинает говорить в домофон заученные фразы. – Потом заставлю хёна Тону тебя вылечить – и покалечу снова. И так до тех пор, пока мне не станет легче.
- Я извинюсь позже, хорошо? – Ухён решает, что ему пора снова начать видеть окружающий мир, как раз вовремя, чтобы заметить, как болезненно кривятся губы Сонгю. – А сейчас улыбнись, пожалуйста.
И он улыбается, когда его собственная мать открывает украшенную красивым венком дверь, и когда Чиэ маячит у неё за спиной, вытягивая шею, чтобы посмотреть – что там такое происходит. Он улыбается, когда передаёт матери пакет, и старается даже случайно не коснуться её руки. Она кланяется – ему, Сонгю, - ставит свою роспись, где требуется. Ухён думает, что наверняка это посылка от дяди и тёти из Германии – у них нет своих детей, и они каждый год присылают племянникам сладости.
Теперь, конечно, только племяннице.
- Подарок от компании для вашей дочери, - говорит Сонгю, доставая из своих необъятных карманов большой разноцветный леденец на палочке. – С пожеланиями счастливого Рождества и Нового года.
Мать благодарит его, а Ухёну больно слышать её голос – он даже не различает толком слов, мир вокруг как будто превратился в сплошной белый шум. Он слышит только Сонгю, он теперь всегда слышит его. Странно, но он всё ещё улыбается, и совершенно не хочет плакать. Вполне возможно, весь запас своих слёз по потерянной семье он выплакал за прошедший год. Очень кстати.
- Просто, в отличие от остальных, нас дома никто не ждёт к праздничному столу, - Сонгю смеётся, и Ухёна передёргивает от того, насколько его смех фальшивый и неестественный. Никогда раньше Сонгю так не фальшивил. Наверное, ему тоже тяжело. – Почему бы и не поработать, дать другим возможность провести вечер в спокойствии.
Люди априори относятся к крылатым с симпатией, это известный факт – наверное, поэтому мать Ухёна так долго не закрывает дверь и стоит на холоде, перекидываясь ничего не значащими фразами с его второй половинкой. Что-то говорит Чиэ, по своей излюбленной привычке дёргая мать за рукав праздничной блузки – время достаточно позднее, наверное, они уже сели за стол.
- Может, посидите немного с нами? – Ухён скорее интуитивно понимает, что их зовут внутрь, по тому, как удивлённо расширяются глаза Сонгю, как он беспомощно косится на Ухёна. Тот не может удержаться от злорадства – заварившему кашу её и расхлёбывать. – Ваш друг выглядит совсем замёрзшим, ему не помешала бы чашка горячего чая. Да и вам тоже.
- Но ваш муж…
- Он сегодня на дежурстве, не думаю, что он был бы сильно против.
Мама всегда была дружелюбной, но даже для неё позвать двух незнакомых парней в собственный дом – немного слишком. Сонгю не находит в себе сил отказаться, и спустя пару минут они уже сидят в гостиной, где сияет наряженная ёлка. Здесь совсем ничего не изменилось за этот год, хотя Ухёну было бы немного легче, сделай они хотя бы перестановку. Их угощают чаем и мамиными коронными самодельными сладостями, они разговаривают обо всём – о школе, о жизни, о сложности поступления в университет, о ценах на рис. Чиэ не сводит глаз с Сонгю, он об этом знает и отводит взгляд. Ухён думает, что его сестре ещё рано засматриваться на парней – тем более, таких, как Сонгю. Он намного старше, крылатый, и, в конце концов, его вторая половинка. Соулмэйт, если хотите.
Всё это настолько смешно, что даже не грустно.
В этой жизни настолько нет места Нам Ухёну, что… А что, собственно? В этой жизни Нам Ухёна больше и не существует.
***
Они уходят, когда Ухён больше не может этого терпеть – Сонгю всё понимает без слов и очень вовремя сжимает под столом его руку, закргуляет разговор и начинает прощаться. Это всё похоже на сюжет какого-нибудь дурацкого фильма.
Случайная посылка. Неслучайный Ухён.
Он выходит из дома первым, как будто с головой ныряет в омут ярко освещённых улиц, вдыхает холодный воздух полной грудью. С неба падает уже не первый мелкий снег, который тает, не успевая даже долететь до земли.
Сонгю задерживается – его всё не хотят отпускать, а он не может просто развернуться и уйти. Чиэ по велению матери укладывает в небольшой контейнер гостинцы. Как будто они не незнакомцы, а самые дорогие гости. Попахивает фарсом, у Ухёна просто голова идёт кругом. Наконец, последние пожелания счастливого Рождества затихают, и входная дверь закрывается.
- Отец всегда говорил мне, - Ухён засовывает руки в карманы куртки и покачивается с пятки на носок. – Что нужно быть осторожнее со своими желаниями. Они, говорил он, имеют свойство исполняться.
- Знаешь, в моей Санта-Клаусовской практике ты первый человек, не попросивший материального подарка, - Сонгю прикрывает за собой калитку и в раздумьях останавливается рядом.
- И давно ты практикуешь, Гю-Клаус? – с нескрываемым скепсисом спрашивает Ухён.
- Ну, это первый раз, - улыбается тот. – Я не думал, что они позовут нас в дом… Правда. Прости, что так вышло.
На самом деле, извиняться ему не за что – Ухён уже не злится, и он это знает. Но он же обещал.
- Нас даже бабулька с первого этажа постоянно пытается заманить к себе на пироги, - фыркает Ухён, и Сонгю неуверенно смеётся. Бабулька с первого этажа в их доме и всей округе была личностью известной своим прескверным характером. – Иногда это обаяние вгоняет меня в ступор.
- Должно же в нашей жизни быть хоть что-то хорошее.
Они всё стоят перед закрытой калиткой, никуда не двигаясь с места, и вместе смотрят на пустую улицу. Каждый думает о своём. Ухён – о матери и сестре, Сонгю… чёрт его знает, если честно – у него в голове мыслей всегда больше, чем в принципе может вместить человеческий разум, на то он и телепат.
- Ты придурок, - после долгого, правда очень долгого молчания подводит итог Ухён, и его слова звучат как приговор.
- Может, я и поступил несколько жестоко сегодня, - пожимает он плечами. – Но оно стоило того, если ты сделал или сделаешь правильные выводы.
Ухён хочет сказать, что он не дурак и сам всё прекрасно понимал даже до этого, просто ничего не мог с собой поделать – но вместо этого вздыхает и поворачивается к нему лицом. Чёрно-белые крылья аиста, солнечной птицы, обнимают Сонгю, тёплые ладони Ухёна касаются его щёк.
Никто ничего не увидит, даже если будет смотреть во все глаза. Людям не дано уследить за птицами.
Ухён целует его впервые за прошедший год, и Сонгю не знает, что ему делать – он никогда не позволял себе больше простого прикосновения губ к щеке или ко лбу. Как будто что-то ломается, рушится последняя стена.
Это у него такое спасибо.
- Пойдём домой, что ли, - Ухён чешет кончик носа и отворачивается. – А то хён подумает, что мы бросили его одного.