[Серым по белому] INFINITE; "Дождь осколков"

[viscumalbum]

 keysquare, я знаю, я не успел к Новому году закончить... Как всегда, опоздал : ) Но думаю, ты не обидишься?
Я очень верю, что скоро ты к нам вернёшься, и прочитаешь обязательно. Потому что... ну, я не устраивал приём заявок, и не спрашивал, что бы ты хотел почитать - просто как всегда решил всё для себя сам.
Но я хочу подарить это тебе =\
Вот. Сорри =\
С Новым годом тебя, Кей! Мы по тебе очень-очень скучаем (

Автор: Вёрджил Ференце, сиречь я
Цикл: Серым по белому
Название: Дождь осколков
Альфа:  Глава Эстетов Быдлограда
Фэндом: Infinite
Персонажи: Сонёль/Мёнсу, Мёнсу/Сонджон
Рейтинг: PG-13
Жанр: фэнтези, ангст, AU
Размер: мини
Дисклаймер: выгоды не извлекаю, бла-бла-бла
Размещение: спросите - вам ответят. Не факт, что положительно
Предупреждение: ООС

6997 слов

Апрель 2011
Ухён не знает, который сейчас час, но уверен, что поздний. Поэтому когда, проснувшись от жажды среди ночи и отправившись попить водички, он включает свет в кухне, он совсем не ожидает увидеть там Мёнсу. Тот почти касается носом стола, за которым, сгорбившись, сидит, и на появление хёна почти не реагирует - только слегка дёргается и закрывает глаза ладонями.
- Мёнсу? Ты чего не спишь? - спрашивает Ухён хрипло, проходя к разделочному столу и беря в руки кувшин с фильтрованной водой. Ему лень заморачиваться поисками чистого стакана, и пьёт он прямо так.
В принципе, вопрос можно было и не задавать: Мёнсу никогда не ложится спать, если семья не в сборе. Он всегда ждёт до последнего. С одной стороны, такая преданность на уровне рефлексов - это здорово, но с другой - иногда засады длятся по несколько дней, и так мучить себя нет никакого резона.
Ухён ногой придвигает к себе ближайшую табуретку и садится напротив тонсэна. У него такие круги под глазами, что можно только гадать - как он вообще ещё живой.
- Сколько его уже нет? - Ухён сам вернулся с охоты только сегодня, после почти двухдневного отсутствия, и поэтому немного не в курсе происходящего.
- Сорок два часа, - отзывается Мёнсу, так и не разогнувшись.
- Сонгю бы знал, если бы с ним что-то случилось, - Ухёну кажется, что это лучшее, на что он сейчас способен. Он просто не умеет утешать, и не знает, надо ли это, но не может пройти мимо и сделать вид, что не заметил.
А с Мёнсу всегда так - ничего не понятно.
Мёнсу только кивает. Случись что - и не Сонгю, а именно он узнал бы первым. На Сонёле, в конце концов, навешана почти пара десятков самых разных маячков - от совсем нейтральных до едва ли не оберегов, - собственноручно изготовленных самим Мёнсу.
Сонёля просто в очередной раз куда-то занесло. Все уже привыкли, только Мёнсу постоянно дёргается.
С самого своего первого появления в городе Сонёль ходил, где хотел, вмешивался, во что хотел, и дружил, с кем хотел. Такая свобода у крылатых была не принята - они старались лишний раз не оказываться не территории другой семьи, хотя на просьбы о помощи откликались охотно, - но не держать же его на привязи, в самом деле. Сонгю, старший хён, поначалу пытался как-то влиять на Сонёля, но всё тщетно: тот совершенно мастерски игнорировал любое недовольство в свой адрес.
У него в голове гулял ветер. Этим всё объяснялось.
Ветер - это... Образ жизни. Так говорил сам Сонёль и пожимал плечами, не зная, что ещё добавить.
- Хён, ты иди спать, - меньше всего Мёнсу нужно, чтобы ещё кто-то разделял с ним ночные бдения, не имея на то особых причин и делая так только из жалости к ближнему. Ухён, наверное, слышит всё это в его голосе, и уходит, не сказав больше ни слова и конечно забыв выключить за собой свет. Глаза режет, но встать и щёлкнуть выключателем просто выше сил Мёнсу.
Электронные часы отсчитывают время отвратительно медленно, и в какой-то момент Мёнсу даже думает, что заменить все старые часы в доме было правильной идеей - он бы сошёл с ума смотреть на приклеившуюся к циферблату стрелку.
В пятом часу утра по весне начинает уже светать, личный счётчик Мёнсу показывает сорок четыре с половиной часа отсутствия. Это ещё не предел, но уже слишком много, и он близок к тому, чтобы просто пойти по следу собственных заклинаний и притащить Сонёля домой за шкирку.
Через восемь минут после этого негромко хлопает входная дверь, Сонёль спотыкается об чьи-то кеды в темноте, негромко ругается сквозь зубы. Мёнсу слышит, как он разувается и идёт на свет - кажется, он даже задерживает дыхание, считая шаги. Три по коридору, и...
Сонёль появляется в дверном проёме, несколько раз моргает, привыкая к электрическому освещению после предрассветного уличного полумрака. Его взгляд всё ещё светится восторгом, но в нём уже начинает появляться понимание - стоит только ему зацепиться за Мёнсу. Сонёль почти падает перед ним на колени - так спешит - и обтёсывает плечом край стола. Он уже готов извиняться и терзать себя чувством вины - это заметно по тому, как меняется выражение его лица, как собираются тонкие лучики морщинок у глаз.
Мёнсу останавливает его буквально на полувдохе, касаясь ладонями жёстких тёмных волос и прижимаясь губами к макушке. От него пахнет приближающимся летом и свободой, утренней прохладой и большим городом, чужим гелем для душа и, как бы он ни старался вытравить этот запах, охотой. Рукав его слишком тонкой куртки из потёртой тёмно-зелёной джинсы мокрый почти до локтя, будто его пытались застирать - но чёрное пятно вонючей демонской крови осталось всё равно.
За то, что испачкался, он тоже хочет извиниться - даже больше, чем за своё долгое отсутствие. Сонёлю это важно, Мёнсу - нет, и эти извинения никому не сделают легче или лучше. Он не собирается даже упрекать, потому что ровным счётом ничего не изменится. В следующий раз Сонёль так же легко забудет про него, как сделал это сотню, тысячу раз до.
- Мы с Джун-хёном пытались найти Санхёна, - поясняет Сонёль тихонько, обнимая колени Мёнсу. - И нарвались на небольшую охоту.
Значит, с Джун-хёном. Он всё ещё не отказался от своих поисков?.. Почти полтора года прошло, вся семья уже смирилась с потерей, и только Джун всё продолжает искать. Помощь Сонёля в такой ситуации - закономерный итог, ведь он тоже... в своём роде потерянный. Не такой, как остальные.
Мёнсу слабо представляет, как, однажды найдя свою вторую половину, можно полтора года прожить одному. Ему становилось плохо, если Сонёля не было рядом дольше нескольких часов, а у них счёт шёл не на часы, а на дни... месяцы.
Крылатые существуют только парами. То, что чувствуешь при возникновении этой связи, да и саму связь, почти невозможно описать словами - это нужно почувствовать, испытать на собственной шкуре. Она появляется сама по себе, от неё невозможно спрятаться или убежать, её нельзя порвать. Это на психическом и физиологическом уровнях, это то, что в самом деле сильнее обстоятельств.
Даже смерти. Если один умирает, то связь утаскивает и второго тоже. Со временем, не сразу, но в одиночку ещё никто не выживал. И чем крепче связь, тем меньше ты проживёшь после.
- Я не могу дышать без тебя, - шепчет Мёнсу, не осознавая, что слова на самом деле срываются с его губ. Этого так ничтожно мало, чтобы выразить всё, что хочется выразить - он боится, что Сонёль не поймёт, хотя знает и без этого.
Сонёль ловит руки Мёнсу, перебирающие его волосы, губами, кончиком носа и дыханием скользит по всей длине пальцев, по костяшкам - оставляет легчайшие, словно пушинки, поцелуи. От него никогда не дождёшься признаний, он предпочитает словам действия.
Мёнсу соскальзывает со своего табурета на пол, в раскрытые объятия Сонёля - его сознание затуманено долгими часами ожидания и тяжёлым грузом уже почти болезненной усталости, он цепляется за острые плечи, чувствует, как крепче сжимаются вокруг него худые, но сильные руки.
Мёнсу забывается и теряется в поцелуях, внутри него бушует буря, и такая же буря - в глазах Сонёля. Они оба - как одержимые.
Одержимые друг другом.
***
Демоны в последнее время разошлись не на шутку. Сеул аж потряхивает от такой активности, и это что-нибудь, да значит. Главы семей собирались недавно, чтобы обсудить этот вопрос. Причины называют разные – то ли демоны буянят потому, что чувствуют появление нового крылатого, то ли новый крылатый должен появиться потому, что демоны буянят… Известно только то, что эти процессы как-то взаимосвязаны. По крайней мере, когда три месяца назад в семье Сынхо появился Чхорён, все подпрыгивали точно так же. Но телепаты в ответ только пожимают плечами, ищут и не находят никаких следов.
Сонгю нервничает. Если они опоздают и упустят, то потеря будет невосполнимой - потому что уйдут не один, а двое. И тот, кого не спасли, и тот, кому он был предназначен. Если же его напарник ещё не родился... Потеря будет означать, что уже и не родится.
Ни у кого не получается успокоить Сонгю - даже у Ухёна, а брать его в таком состоянии на охоту попросту опасно. Поэтому никто не возражает, когда Мёнсу вызывается его заменить. Он в самом деле много сидит дома, от собственной писанины его уже подташнивает, а готовых заклинаний хватит месяца на два даже такой интенсивной охоты, как сейчас. Сонгю сначала пытается отпираться, но беспокойство, страх и атмосфера города, с которым он повязан собственным сознанием, подкашивают его окончательно, и он просто перестаёт вставать с постели.
Сонёль наверняка снова будет ругаться со старшими, когда узнает, что они отпустили Мёнсу из дома без его ведома - он всегда был против, чтобы его вторую половину подвергали такой опасности, и наверное именно поэтому рисковал за двоих. Мёнсу никогда не заикался даже о величайшей несправедливости, и просто молча сбегал.
Мёнсу переживает. Это первый раз за действительно долгое время, когда он выходит в дозор на улицы и когда у него есть шанс снова почувствовать вкус сражения. Он немного боится помешать Тону и Ховону, с которыми его отправили. На самом деле, они должны были идти вдвоём с Тону, но в последний момент Ховон снял свою ветровку с крючка и пошёл с ними. Все всё поняли правильно - Ухён остался с Сонгю, и им правда нужно было немного времени наедине.
Хоя проходит вместе с ними совсем немного, сам забирает у Мёнсу маячок и пару самых нужных заклинаний и уходит в противоположную сторону, махнув на прощание рукой. С его уходом становится чуть менее уверенно, Мёнсу почти машинально берёт хёна за руку и крепко сжимает. Тону улыбается, глядя на Мёнсу немного лукаво - он как будто чувствует, о чём думает его тонсэн, и подбадривает его улыбкой, стараясь шагать не слишком широко и быстро.
- Я не думаю, что без помощи Сонгю мы добьёмся чего-то существенного этими поисками, - говорит Тону. Он тоже совсем не знает, чего искать, и немного боится оказаться бесполезным. Наверное, в глубине души он даже желает наткнуться на какого-нибудь выбравшегося из своей норы демона, чтобы хоть какой-то был толк и хоть как-то они помогли сегодня городу. Но это всё - где-то совсем в глубине души, потому что в самом деле желать чего-то подобного Тону не может просто физически.
Мёнсу тоже не верит, что их общей удачи хватит, чтобы найти следы переродившегося или чтобы он оказался хотя бы на их территории, но по сторонам смотрит со всей возможной внимательностью, на всякий случай не выпуская ладони хёна из своей. Нарезанные тонкими полосами и исписанные летящим почерком листы плотной, слегка желтоватой бумаги обвиваются вокруг засунутых в карман пальцев свободной руки шаловливыми змейками. Хорошо, что они не активированы, а маячки почти не оставляют следов - иначе для любого существа, умеющего как следует видеть, они были бы как на ладони. Не нужно было бы даже показывать крылья.
Он сам умеет полагаться лишь на собственную интуицию, а смотреть правильно только учится - и без заклинаний на самом деле с трудом отличит крылатого от демона в человеческом обличье. Мёнсу подслеповато щурится, замечает краем глаза чью-то рыжую шевелюру, напомнившую ему о соседе по подъезду, живущем двумя этажами выше - забавном парнишке, чьего имени он почему-то не может вспомнить. Тону спрашивает его, в чём дело, но момент уже упущен, и Мёнсу больше не видит знакомца. Только ощущение неприятной тяжести появляется в затылке.
Они расходятся, не сговариваясь, спустя три перекрёстка - бумажная змейка, выскользнувшая из рукава Мёнсу, обвивает запястье Тону неприметным браслетом. Чтобы не теряться и просигнализировать в случае опасности. Территория их семьи, конечно, не очень большая и слишком далеко от дома или друг от друга они уйти не смогут, но чем чёрт не шутит, когда в городе - почти война?
По-отдельности они управятся намного быстрее, Мёнсу верит в это и старается не думать, что один крылатый - намного более лёгкая добыча, чем пара. Ведь совсем необязательно дело должно закончиться чьей-то пролитой кровью, всё, наверное, ещё не так плохо.
Он старается не вглядываться в лица прохожих, которых становится тем меньше, чем скорее темнеет - лица это всего лишь маска, а ему нужно всмотреться в самую суть, чтобы понять. Так его учил Сонгю-хён, но ученик оказался не самым способным. Мёнсу постоянно что-то отвлекает, он не может раскрыться настолько, чтобы взглянуть на каждого, и эта противная тяжесть не оставляет. Он уже который раз замечает периферийным зрением рыжие волосы; ему кажется, что у него началась паранойя. Отблески рыжего видятся ему повсюду.
Мёнсу становится страшно тем самым холодным мерзким страхом, который он испытывает лишь тогда, когда речь заходит о самых ненавистных ему существах на этом свете: демонах.
Он попадает прямиком в объятия одного – не осознавая даже толком, что именно происходит. Его просто сдавливает, будто в тисках, и перед Мёнсу воочию предстаёт воплощение его ночных кошмаров. Ему не показалось, это в самом деле был их сосед сверху – всё такой же рыжий, веснушчатый не азиат. Только вот больше он не улыбается. Его волосы напоминают мочалку, землисто-серая кожа даже на вид холодная, липкая и влажная, щёки и нос ввалились; но страшнее всего – тёмные провалы глаз с тлеющими где-то на самом дне алыми искрами.
Мёнсу видел демона в облике человека лишь однажды, и после этого его лихорадило несколько дней. Тогда Ухён и Ховон расправились с такой химерой очень быстро, сейчас же он совсем один и почти уже не может дышать. Кажется, ещё немного – и его рёбра хрустнут.
Его как всегда спасает та тонна бумаги, которую он регулярно таскает на себе. Мёнсу не может пошевелить прижатыми к телу руками, и, наверное, именно на такой случай он вдыхает в каждое своё заклинание совсем немного жизни. Маленький картонный прямоугольник – чья-то старая визитка, которую Мёнсу когда-то расписал с обратной стороны обычной шариковой ручкой, - выползает из его нагрудного кармана и липнет к лицу демона. Сконцентрированный маленький взрыв отрывает от него приличный кусок плоти, заставляет его руки-тиски разжаться и отбрасывает на пару шагов назад. Чёрная жижа, заменяющая этим существам кровь, течёт по лбу, выпирающим скулам, впадине носа и чрезмерно острому подбородку. Тошнота подступает к горлу Мёнсу и он почти не замечает ожога от заклинания на правой половине лица. Ему нужно успеть, и руки действуют гораздо быстрее сознания – раскладывают пасьянс печатей, восемь желтоватых полос действительно дорогой бумаги и чернил вертикально в круг… Он едва успевает остановить себя, и девятую положить горизонтально – сродни тому, как опускают на дверь тяжёлый засов, - чтобы не убить. Демон пытается снова дотянуться до него, но бьётся о барьер, и Мёнсу только тогда позволяет себе осесть на асфальт.
Люди идут мимо, ничего не замечая и лишь интуитивно огибая опасную зону.
Кажется, что-то у него всё-таки сломано.
Весь ужас ситуации он осознаёт только теперь. Нет, то, что демон сожрал человека и влез в его кожу – это не ново, но вот что он подобрался так близко… Всего пара этажей – а они ничего не заметили. Ничегошеньки. Проворонили демона, который, судя по всему, уже очень давно не питался.
Демон смотрит на него взглядом, полным ненависти и дичайшего голода, колотит крепко сжатыми кулаками по воздуху и ходит – шатается – кругами. Каждое новое прикосновение к барьеру отталкивает его на центр круга, но он продолжает и продолжает. Он похож на зомби, запрограммированного только на поиск еды, а Мёнсу вдруг вспоминает его имя: Джейсон.
Челюсти демона шевелятся, и из горла вырывается скрежещущий звук, в котором Мёнсу распознаёт смех. Его бросает сначала в жар, потом в холод. Хочется выпустить крылья и спрятаться в кокон из мягких перьев; мурашки с кулак бегут по спине. Демоны никогда не проявляли следов мыслительной деятельности и считались практически животными, живущими на простейших инстинктах. Это представление категорически шло вразрез с абсолютно осознанным, а от того ещё более страшным смехом.
Мёнсу превозмогает себя – встаёт и подходит ближе:
- Что смешного?
- Ещё немного, - скрипит демон в ответ. – И твоё сердечко было бы моим. Подойди поближе, чтобы я мог до тебя дотянуться.
У Мёнсу волосы встают дыбом, а лицо кривится от отвращения и тошнотворного ужаса. Он наклоняется, чтобы спешно повернуть одну печать в горизонтальное положение, и тут же вернуть обратно. Если бы демон мог управлять украденным голосом как следует, он бы кричал от боли, но он лишь хрипит и корчится, на удивление крепко стоя на ногах.
- Как тебе удалось так долго прятаться от нас? – спрашивает Мёнсу. Добивать – не его работа, и убийство противно ему на интуитивном уровне, но сейчас он морально готов захлопнуть клетку совсем.
- Долго… Долго без еды… На самом дне страха и отчаяния… - демон улыбается и скрежещет зубами. – Страшно выйти на улицу, когда кругом так много птиц. Убери хоть одну свою жалкую бумажку, птица… Посмотрим, кто сильнее. Я раздавлю тебя, сломаю твои рёбра и выну ещё живое сердце…
Мёнсу обрывает его, касаясь бумаги – страх перед новой порцией боли заставляет демона замолчать и инстинктивно сжаться. Когда ничего не происходит, он снова начинает смеяться.
- Много вас? Много таких, как ты? Ра… - Мёнсу запинается. – Разумных?
- Тебе страшно, птица?.. Страшно… Потому что нас достаточно, чтобы найти маленького птенчика быстрее, чем вы, - он раскачивается из стороны в сторону. – Все ищут, ищут птенца… А он уже попался. Ам! И совсем скоро от него ничего не останется.
- Где он?! – Мёнсу вскидывается и чуть не переступает границу круга. – Говори, где?!
- Скоро узнаешь, - демона снова откидывает на середину, когда он пытается схватить руку крылатого, на мгновение оказавшуюся в зоне его досягаемости. – Очень скоро, птица!
Мёнсу начинает лихорадочно шарить по карманам раньше, чем чувствует запах горелого. Маячок, по которому он отслеживает хёна Тону, холодным огнём догорает у него в руках. Он не тратит времени даже на ругательства – срывается с места, подгоняемый скрипучим смехом, напоминающим больше скрежетание гвоздя по стеклу.
***
Весь окружающий мир утонул в страхе. Страхом затоплены улицы, залиты под завязку многоэтажки. Бесполезно пытаться спрятаться, потому что он повсюду.
Снаружи и, главное, внутри.
Четыре дня постоянного страха.
Он начинает забывать уже даже собственное имя, и лихорадочно повторяет его, убегая узкими переулками и грея руки пока ещё родными звуками. Его не узнали родители и не вспомнили друзья, смотрели как на сумасшедшего и грозились вызвать полицию, прогоняли криками. Уже даже слёз не осталось, только обгрызены в кровь пальцы и обкусаны губы, и нет больше сил ночевать в подземке, скорчившись в углу, обхватив руками острые колени и делая вид, что есть только эта самая единственная точка пространства, ничего больше.
Он понимает, что его преследуют, когда ноги снова приводят его к родному дому и он находит то, что осталось от его родителей. Он собирался учиться в медицинском и несколько раз, не без помощи друзей, бывал в морге на вскрытиях, но даже его выворачивает наизнанку – он едва успевает добежать до ванной.
Тогда его и находят. Он бежит как можно быстрее и дальше, ноги пытаются унести его на противоположный берег реки прямо по автомобильному мосту, который кажется бесконечным. Он несколько раз спотыкается на ровном месте и падает, будто кто-то хватает его за лодыжки, обдирает ладони, разбивает колени и рвёт джинсы. Хромает, но держится, и даже не боится, когда машины проносятся слишком близко от него.
Тени издеваются над ним, смеются, он пытается зажимать ладонями уши, но это не спасает. Никогда раньше он не испытывал такого страха перед тенями, и чем темнее становится – тем их больше, тем сильнее паника. Он умоляет о помощи, не зная, откуда ждать чуда. Он держится за стены, чтобы не упасть, от изредка обращающихся к нему людей он шарахается, как от огня. В воздухе пахнет бедой, дышать совсем нечем – на лбу испарина, а в горле сухо, как в пустыне. Кажется, сегодня ночью будет первая весенняя гроза в этом году.
Он ныряет в первый попавшийся проулок, переступает через то, что осталось от угодившего в лапы какой-то местной кошки голубя и почти падает на асфальт рядом с мусорным баком. Его взгляд то и дело возвращается к мёртвой птице. Это выводит окончательно – он трясётся от беззвучных рыданий, закрывает лицо ослабшими руками. Четыре дня игры в догонялки неизвестно с кем, четыре дня без сна и еды. Кошмарный сон, ставший реальностью.
Он уверен: Ад – это здесь, во всегда казавшимся ему безопасным Сеуле, только не всем дано увидеть и понять. За какие грехи ему такое наказание? Почему сейчас, почему с ним?
Он готов сдаться.
- Больно не будет, птенчик.
Его смерть будет быстрой, это он в состоянии понять даже без лишних слов – читает по залитым чернильной тьмой глазам, в которых готовность и желание убить, по скрюченным пальцам и даже на вид слишком сильным для такой маленькой женщины рукам. У неё есть что-то общее с теми тенями, которые так остервенело гнали его сюда, и он невольно задумывается – а человек ли перед ним? Наверное, разум его помутился окончательно, раз сам факт того, что такое сомнение могло у него возникнуть, заставляет успокоиться и смириться.
Он закрывает глаза, когда женщина тянется к нему, к его шее – он уже заранее слышит хруст собственных позвонков.
Чудо приходит негаданно, когда последний лучик надежды давно угас. Застывший в ожидании чего-то страшного воздух приходит в движение, по проулку как будто ураган проносится, и уже почти дотянувшиеся до его горла руки исчезают. Он слышит рык и шипение, сдавленные ругательства, звуки борьбы и, наконец, размеренных ударов. Один, второй, третий – он решается открыть глаза, но не сразу понимает, что видит.
Белые крылья. Такие большие, что сначала он даже не замечает их обладателя. Такие большие, что перья касаются грязного асфальта. Такие большие, что им мало места в этом узком проулке. Единственное, на чём он может сосредоточить своё внимание – эти самые крылья. Куда делась женщина с жидкой тьмой в глазах – он не замечает, что ему что-то говорят – он не понимает. Только когда мужчина с крыльями наклоняется к нему и протягивает руки – он кричит, как ненормальный, так громко, что горло почти моментально начинает болеть. Колотя ногами, он пытается отползти подальше, но не двигается с места, потому что упирается спиной в стену дома. Мужчина опускается перед ним на колени и обнимает одной рукой, удерживая ненавязчиво, но в то же время бескомпромиссно и твёрдо.
Ангелы и демоны, пхахаха, как смешно – он всё-таки срывается в истерический хохот. Сознание запоминает, но не отражает то, что видят глаза – тонкими, металлическими иглами этот крылатый прямо к асфальту пришпиливает листы исписанной бумаги, приговаривая что-то себе под нос. Слова льются быстрым потоком, очень членораздельным, но всё равно непонятным – как будто он молитву читает, покачивая головой в такт, словно метроном.
Он перестаёт смеяться сразу и резко, когда они оба оказываются в широком полукруге из пришпиленных к земле бумажек. Воспринимая окружающие звуки так, как если бы засунул голову под подушку, он цепляется за крылатого, не отдавая себе отчёта в собственных действиях. Ему страшно по инерции, хотя он уже начинает чувствовать неестественное умиротворение. Наверное, это какая-то хитрая магия – ну так что же, он совсем не против таких чудес.
- Я буду благодарен, если ты не станешь вырываться, - говорит ему мужчина очень добрым голосом. – Нам нужно постараться не оказаться за пределами барьера. По крайней мере, пока не прибудет помощь.
Он успевает заглянуть через плечо крылатого и увидеть никуда, к сожалению, не провалившуюся женщину, медленно идущую к ним. Её лицо разбито – видимо, теми несколькими ударами о стену, или о мусорный бак, или об асфальт, и что-то чёрное, как смола, течёт по лицу. Не отличить, где заканчиваются её волосы и начинается эта отвратительная субстанция.
Кажется, что волосы и текут по лицу и капают с подбородка.
Его передёргивает, а потом весь обзор закрывают крылья – он оказывается в тёплых объятиях уже обеих сильных рук и в надёжном коконе белых, как будто светящихся перьев. Несколько долгих мгновений требуется ему, чтобы понять – перья в самом деле источают слабый-слабый свет, а потом он осознаёт, что болит весь, с ног до головы.
- Сначала будет больно, - с небольшим опозданием говорит ему крылатый. – Потом станет легче. Я вылечу тебя, не бойся.
Краем уха он улавливает глухие удары, руки, держащие его в объятиях, непроизвольно сжимаются чуть сильнее. Наверное, это та женщина пытается пробить барьер. Он не может беспокоиться, но ощущает учащённое биение чужого сердца, и этого достаточно, чтобы догадаться – ещё рано чувствовать себя в безопасности. Расслабленное сознание отстранённо сожалеет, что не видно происходящего за пределами кокона – ненависти, злобы, тьмы и ужаса.
Он почти засыпает, а потом вдруг всё заканчивается.
Он больше не чувствует запаха смерти, воздух снова живой, а тени – всего лишь тени, и ничего более. Он чувствует в себе силы самостоятельно подняться на ноги, но пока не шевелится и лишь осматривается. Страх ушёл на четвёртый день. Точнее, его прогнали.
Кроме него в проулке ещё трое мужчин, мёртвая птица и мёртвая женщина. Один всё ещё пытается спрятать его от всего мира, второй весь заляпан чёрной жижей и измазан в ней по самые локти, третий собирает с земли бумагу и методично сжигает, ежесекундно щёлкая зажигалкой. При этом он так восторженно-внимательно смотрит на огонь, как будто нет ничего красивее в этом мире.
- Тону, кто это у тебя? – спрашивает тот, второй.
- Это наш, - отвечает ему крылатый, и снова улыбается. Такой открытой светлой улыбки ему ещё не доводилось видеть, но взгляд всё равно возвращается к парню с зажигалкой. Он не задумывается, что значит это «наш», он вообще не хочет думать. Только не пока горит огонь.
Листы бумаги осыпаются на асфальт пеплом, и третий наконец поднимает голову. Наконец-то можно заглянуть ему в глаза – темнее зимней ночи, - и это ещё прекраснее, чем пожирающее чернильные буквы пламя.
- Кто ты? – спрашивает его третий. – Как твоё имя?
Голос его не слушается, и он шепчет одними губами:
- Сонджон.
***
Мёнсу и Ховон появляются одновременно с разных сторон проулка, когда защитный барьер трещит по швам и готов вот-вот развалиться. Мёнсу понимает, что не успеет добежать вовремя ни при каких обстоятельствах и один из следующей пары-тройки ударов обрушится уже на спину Тону. То, что хён ничего не делает и никак не сопротивляется, его вымораживает, но эта поза ему до боли знакома – хён делает так, когда кого-то лечит, и в такие минуты он почти беззащитен сам.
Мёнсу слышит, как плачут за мгновение до смерти заклинания – Ховон отстаёт на целых три широких шага, и вся надежда на то, что Мёнсу срочно что-то придумает и предпримет. Остановить любой ценой, а если не остановить – то хотя бы задержать. Ничего, что он мог бы кинуть в разбушевавшегося от близости, но всё ещё недоступности добычи, демона, под рукой нет. Если только не…
Крупная капля пота сползает по виску Мёнсу, когда он тянется к собственным выпущенным крыльям и, начиная заранее шептать заклинание, с силой дёргает ближайшее перо. Это в десять раз больнее сломанного ребра или даже трёх сломанных рёбер, но отвлекаться некогда, и тем более нельзя позволить руке дрогнуть – благословлённое правильным словом, перо крылатого летит быстрее ножа.
Ещё один широкий шаг, барьер падает, а импровизированное оружие насквозь пробивает занесённую для удара руку в запястье.
Голова демона лопается, как переспевший персик, сжатая ладонями Ховона. Мёнсу не успевает отвернуться и смотрит до конца, как хёна окатывает чуть ли не целиком, как он бессмысленно встряхивает руками в попытке избавиться от липкой вонючей жижи. До чего же это противно… Мёнсу морщится, в очередной раз не понимая, как можно постоянно сражаться голыми руками – даже если в этих руках силы больше, чем у их семьи и семьи Сынхо-хёна вместе взятых. Убирая крылья, он морщится от острой боли в левой лопатке – будто ему в спину воткнули нож, - и чуть не сгибается пополам. Это немного кстати, потому что первое, что он делает, преодолев разделяющее его и хёнов расстояние – наклоняется и обрывает с металлической иглы уже бесполезную бумажку. Нужно похоронить использованные заклинания, предать их пламени – на этот случай он всегда носит с собой сразу несколько зажигалок.
Ховон что-то говорит, обращаясь, скорее всего, не к нему – Мёнсу старательно не смотрит, когда раскрывается кокон белых перьев. Он догадывается, кого именно собирался до последнего защищать Тону, но не хочет отвлекаться от важного ритуала. Другие не понимают, никогда не понимали, а Сонёль так и вовсе смеётся, когда Мёнсу расстраивается, если после охоты мёртвые заклинания не возвращаются к нему.
Всё, что он позволяет себе увидеть – продранные джинсы и стоптанные кеды, побывавшие, видимо, во многих переделках за минувшие несколько дней. Только после того, как последний лист догорает, плавно опускаясь на асфальт, Мёнсу наконец-то поднимает голову.
Он кажется совсем мальчишкой, бледный, уставший и очень худой. Тёмные волосы его спутались, пряди из чёлки прилипли к мокрому лбу, на лице грязь и засохшая кровь от уже залеченной ссадины. Мёнсу может себе представить, насколько он устал – он смутно помнит, как было с ним, но до дома Сонёль нёс его на руках. И его взгляд. Его взгляд точно не был настолько пронзительным тогда – что-то внутри Мёнсу замирает, и он как будто начинает медленно плавиться.
Непроизвольно делая шаг вперёд, Мёнсу спрашивает его имя. Улыбается Тону, немного щурится и переводит взгляд с одного на другого Ховон. Как будто понимает что-то, о чём сам Мёнсу пока даже не догадывается.
Хотя почему же – догадывается, когда протягивает ему обе руки, и Сонджон без раздумий сжимает его пальцы холодными ладонями. По-девичьи тонкие запястья кажутся слишком хрупкими, да он весь такой – как дорогая фарфоровая статуэтка. Мёнсу боится в нём что-нибудь сломать, хотя не такой уж он и силач. А вот Ховону он Сонджона не доверил бы, наверное, ни за что на свете.
Сонджон. Красиво, звонко, и Мёнсу уже заранее предвкушает, как будет выводить буквы этого имени на новой бумаге и новых заклинаниях. А ещё оно не такое хитрое и ускользающее, как «Сонёль».
Только держа его за руки и помогая ему подняться, Мёнсу осознаёт Сонджона как одного из своих собратьев. Лёгкая вуаль того неуловимого, что отличает их от людей, вокруг Сонджона ещё крайне слаба. Мёнсу не знает, что это значит, но теперь хотя бы стало понятно, почему никто не мог найти его дистанционно.
- Эта хрень, - говорит Тону, разбивая тишину на мелкие осколки тенью давешнего испуга в голосе. – Разговаривала. Я слышал голос.
Ховон явно не понимает, что в этом такого – демоны, всё же, не безмолвные твари. А вот Мёнсу тут же вспоминает весь пережитый сегодня ужас. Благо, он уже не так силён, как раньше, но от осадка на душе никакие заклинания не избавят.
- Я запер одного такого же в клетку, - подаёт голос Мёнсу, протягивая Ховону ключ от клетки, чтобы тот смог её найти. Лицо Тону становится бледнее, но он переживает весть молча. – И он сказал, их много.
Ему не хочется сваливать всё на хёна, но из четверых присутствующих он единственный, кто может и умеет добивать пойманных демонов. Мёнсу кладёт ключ в задний карман его джинс, чтобы демоническая кровь на руках Ховона не задела бумагу, и тот молча уходит, расправляя крылья только тогда, когда узкие стены проулка перестают стеснять его.
- Если не поторопимся, - наконец, Тону поднимается с асфальта, опираясь на руку Мёнсу. – Хоя вернётся домой даже раньше нас.
Мёнсу любит эти игры с именами - хён выбрал неплохой способ немного смягчить серьёзное и строгое "Ховон", а вот он сам не может придумать ничего более-менее стоящего. Да и заклинания пока не понимают и не принимают, когда он пытается что-то поменять.
Несмотря на то, что они торопятся поскорее уйти с улиц, Ховон встречает их на крыльце дома. В его руках - смятые листы дорогой бумаги, заляпанные демонической кровью. Мёнсу благодарно кивает за возвращённые печати, Ховон кивает в ответ и отступает на несколько шагов назад, заметив, что Сонджон в испуге льнёт к плечу Мёнсу. Он знает - от него несёт этим отвратительным едким запахом, к которому все так долго привыкают, а пугать птенца - последнее дело.
Мёнсу поднимается по лестнице первым, и подъём на четвёртый этаж даётся ему труднее обычного. Его ладонь, крепко сжатая пальцами Сонджона, горячая и мокрая. Он почему-то не может перестать улыбаться.
А на пороге их уже встречают Сонгю и Ухён.
- Такое же идиотское, но счастливое до безобразия выражение лица было у Сонёля, когда он приволок тебя, - заявляет Ухён, очень сильно, почти болезненно, хлопая его по плечу. Но это - сущий пустяк, потому что лицо Сонгю белее мела и он совсем не улыбается.
***
- Тебя кто научил, - громко возмущается Ухён, услышав ту часть истории, которую рассказал ему Тону. – Выдирать перья из собственных крыльев?
Мёнсу решает ничего не отвечать, пока Ховон не расскажет то, что видел сам – во-первых, он уважает его старшинство и право первым держать слово перед главой семьи, а во-вторых, Ховон выберется из душа в лучшем случае минут через пятнадцать, весь пропахший своим грейпфрутовым гелем. За это время он как раз закончит стирать с лица Сонджона запёкшуюся кровь и грязь мягкими ватными дисками, смоченными тёплой водой.
- Да не ругайся ты на него, - вступается Тону, добродушно улыбаясь. – Сонгю-хён всегда учил действовать по обстоятельствам, вот он и действовал.
- Я ругаюсь? Это я ещё не ругаюсь. Вот был бы здесь Сонёль, он бы… - Ухён не договаривает и сдувается на середине фразы, когда Сонгю хватает его за локоть и сжимает пальцы, как клещи.
- Одно перо ничего не решает, - добавляет Мёнсу, очень бережно счищая грязь с острого подбородка и улыбаясь. Сонджон улыбается в ответ, всё ещё немного неуверенно, но достаточно искренне.
- Мы ему ничего не скажем, - Тону ищет взглядом поддержки Сонгю, тот мрачно кивает:
- У него и так будет шок.
А Мёнсу слышит в этом – «Сонёль его убьёт». Забавно, но пока Сонджон рядом – его это не очень беспокоит. То есть, беспокоит, конечно, но не настолько, чтобы начать паниковать.
Сонгю наверняка едва сдерживается, чтобы не залезть к нему в голову. Он верен своему слову не читать без дозволения, но его взгляд слишком тяжёл и пристален, как будто пытается просверлить затылок тонсэна. Впрочем, тут и читать ничего не нужно, всё ясно.
Это связь.
Мёнсу ещё помнит, как это было, когда он первый раз посмотрел в глаза Сонёлю и увидел в них бездну. И теперь он испытывает это чувство во второй раз – наверное, единственный из всех крылатых, живших и живущих в этом мире. Кто сказал, что связь может быть только одна? Совсем необязательно – и для Мёнсу это сейчас очевидно, как то, что люди рождаются и умирают. Просто раньше никто об этом не задумывался. Пока не случилось.
Сонджону приходится тянуться через весь стол, чтобы коснуться руки Тону, потому что он не знает, как его окликнуть.
- Мы же не представились, - спохватывается тот.
- Дураки. Как, впрочем, и всегда, - соглашается Ухён.
- Я – Чан Дону. Это Нам Ухён, глава нашей семьи Ким Сонгю, там в ванной – Ли Ховон, - перечисляет Тону, указывая на каждого по порядку кивком головы, а в сторону ванной комнаты делал неопределённый жест рукой. – Ну и Ким Мёнсу.
Сонджон одними губами повторяет – «Мёнсу», старательно артикулирую, словно пытаясь распробовать. Видимо, результатом он остаётся доволен, потому что на сосредоточенном лице снова расцветает улыбка.
- Я тебя не поблагодарил, - голос пока что плохо его случается, но он хотя бы начал хоть что-то говорить.
- Пустяки, Сонджон-а, - Тону улыбается так мягко, как будто разговаривает с любимым ребёнком. – Любой крылатый в этом городе справился бы лучше меня.
- Но ты защитил меня. И вылечил.
- Мой приоритет – жизнь, так что всё, чем я мог быть полезен, - он пожимает узкую ладонь. – Как боец я едва ли сгожусь. Благодари Мёнсу и Хою.
- Хою не надо благодарить, - заявляет Ховон, выбираясь из ванной и выглядывая из-под накинутого на голову полотенца весёлой расцветки. – Если бы Мёнсу не решился пожертвовать пером, я бы не успел, и нашему целителю сломали бы крыло или позвоночник.
- Но не сломали же.
Лицо Ховона несколько бесценных мгновений выражает все его мысли по поводу того, что бы он сделал, сложись всё несколько иначе. В принципе, даже этого короткого времени достаточно, чтобы все убедились – ничего живого не осталось бы в радиусе пары километров. Потом Ховон снова превращается в интеллигента и деловито спрашивает:
- И что эти страшные мужики успели тебе понарассказывать?
Кухня заполняется возмущёнными возгласами самого разного содержания. Все говорят одновременно, громко и эмоционально, ответа Сонджона из-за этого совсем не слышно, только Хоя стоит с лицом невозмутимым, как у каменного изваяния.
Сонджон начинает смеяться первым, пытается спрятать улыбку в кулак, но у него ничего не выходит. Ухён подхватывает, и вот уже все веселятся, ненадолго забыв тревоги.
- Мёнсу, - окликает голос Сонёля из прихожей. – Мёнсу, ты дома?
Сонгю обводит всех собравшихся в кухне обречённым взглядом, словно пересчитывает в надежде, что прийти может ещё кто-то, кроме Сонёля.
- На кухне, - откликается Мёнсу, отпуская ладонь Сонджона, которую крепко сжимал до этого, и только теперь ему становится не по себе
У Сонёля взгляд какой-то немного сумасшедший, когда он почти бегом влетает в кухню и тут же заключает Мёнсу в объятия, а потом внимательно вглядывается в его лицо, поворачивая то так, то этак. У него по скуле размазана широкой полосой уже подсохшая чёрная кровь, но он не помнит себя от беспокойства:
- С тобой всё хорошо? А то я что-то странное чувствую, но не могу понять…
Его волосы растрёпаны и торчат под всевозможными углами – в них тоже корки засохшей крови. Где и на кого он охотился, откуда так быстро несли его крылья?..
- Сонёль-а, ты сам как?.. – осторожно спрашивает Сонгю, пока Мёнсу трогает спутавшиеся волосы и растирает в пальцах сухие крошки, неприятно скребущие кожу.
- Мелкий демон, сущая безделица, - отмахивается Сонёль, продолжая сканировать Мёнсу взглядом. Его ладонь ложится на солнечное сплетение Мёнсу – тот напрягается и хмурится. Там сдерживает боль наскоро написанное заклинание, иначе сломанные рёбра не дали бы ему жить спокойно. Тону горестно вздыхает и взмахивает руками – совсем забыл со всей этой беготнёй.
- Мёнсу, ты мог и напомнить! – упрекает он, но Сонгю кладёт руку ему на плечо и отрицательно мотает головой.
Сонёль напоминает ищейку, морща лоб и пытаясь разглядеть что-то в глазах Мёнсу. Дело не в переломах, совсем нет – физически повреждения не смогли бы стать причиной такого навязчивого беспокойства. Мёнсу кладёт руки ему на плечи и поворачивает лицом к Сонджону.
- Привет, - говорит Мёнсу. – Меня зовут Ли Сонёль.
- Сонджон. Ли Сонджон, - рассеянно отвечает тот. Они пожимают руки.
- Ты тот птенец, которого все искали? – спрашивает Сонёль, улыбаясь. – Молодец, что нашёлся. Но Мёнсу, я не понимаю.
Ухён надувает щёки, Сонгю тяжело вздыхает:
- Ну почему, - вопрошает он у пола. – Почему с вам всё должно быть так сложно?
- Пойдём, - Ховон протягивает Сонджону руку. – Поговорим. Я тебе расскажу, что такое связь и кто такой Ли Сонёль. Знаешь, Мёнсу тоже был тихим поначалу. И вопросы начал задавать дня через три…
Сонджон вспоминает, что ещё полчаса назад эти руки были по локоть в чёрной маслянистой жиже, так напоминающей нефть. Он вспоминает, как эти руки запросто раздавили человеческий череп. Вспоминает страх и ненависть, и мягкие белые перья, успокаивающий свет.
Без колебаний вкладывая свою ладонь в ладонь Ховона, он думает, что у него ещё есть шанс понять хоть что-то, не боясь показаться глупым со своими вопросами.
- Мёнсу, - начинают одновременно Сонгю и Сонёль, когда Тону тоже решает уйти от греха подальше. Замолкают, переглядываются. Мёнсу пожимает плечами.
- Сонёль-а, ты совсем ничего не чувствуешь? То есть, не почувствовал, когда посмотрел на Сонджона? – Ухён необычайно серьёзен, даже руки скрещивает на груди, как строгий учитель.
- У меня из-за вас голова начала болеть. Что я должен был почувствовать? – Сонёль поджимает губы, как делает, когда раздражён.
- Может, что-то вроде связи? – прямо спрашивает Сонгю.
Сонёль смеётся долго, почти до слёз, приговаривая – смешная шутка. Да с чего бы, спрашивает он, просмеявшись. И как только придумали такое.
Мёнсу закрывает глаза.
- Просто понимаешь, Мёнсу, он… Мы сами не понимаем, как это возможно. Ваша связь никуда не делась, но в то же время…
Мёнсу не смотрит. Он слушает слова, который так старательно, но всё равно неудачно подбирает Сонгю, и чувствует, как одну его половину жжёт огнём. Наверное, хорошо, что Сонёлю подчиняется ветер, а не пламя; если здесь грянет буря, сдержать её и восстановить квартиру и окружающие её барьеры будет намного проще, чем если бы здесь рванула бомба.
Но ничего. Никаких внешних проявлений, только очень больно отголосками чужой боли – пусть она слабее в разы, чем у самого Сонёля, всё разрывает что-то внутри на куски. Мёнсу сначала даже думает, что это у него просто прекратилось действие заклинания-анестезии, но всё намного проще – касаясь губами его уха и улыбаясь, Сонёль шепчет: «Предатель».
И уходит.
Ухён кричит, чтобы шёл за ним следом, а не стоял столбом, хватает Сонгю за футболку, чтобы сам никуда не дёргался. Мёнсу как во сне делает шаг – и в следующую секунду уже бежит, выскакивает на лестничную клетку босиком.
- Я пойду за ними, - Сонгю пытается отцепить от себя Ухёна, но тот преграждает ему дорогу.
- Дай им самим разобраться друг с другом.
- Сонёль же убьёт его, если выйдет из себя, - взгляд Сонгю мечется в поисках лазейки.
- Мёнсу уже не маленький мальчик, он сможет за себя постоять, если придётся. Не лезь, Гю.
- Я знаю Сонёля дольше, чем Мёнсу!
- Я тоже, и что? Зато Мёнсу его чувствует. Что важнее? – Ухён кулаком нервно постукивает по дверному косяку.
- Важнее, что Сонёль одержимый, - Сонгю падает на табуретку. – Дьявол, лучше бы он всё здесь разнёс, но остался.

Мёнсу догоняет Сонёля только на границе с Содэмунгу, когда тот складывает крылья, чтобы войти на чужую территорию своим ходом – тяжело ворону тягаться с альбатросом. Ему тяжело заставить себя просить, но ничего иного не остаётся, когда он не может позволить себе коснуться, когда впервые Сонёль вне досягаемости для него.
- Пожалуйста, постой. Пожалуйста. Ещё один шаг – и я не смогу последовать за тобой.
Ломка внутренних барьеров – дело не одного дня, и сейчас он на самом деле не сможет пойти за Сонёлем на территорию чужой семьи. Потому, что в таком случае их там будет двое. Пара на чужой территории… дисбаланс. Внутреннее отторжение.
Сонёль останавливается, в последний момент прислушавшись к его мольбам.
- Я не просил тебя следовать.
- Ты что же, хочешь, чтобы я просто позволил тебе отправляться на все четыре стороны?
- Лучше ничего не говори, Мёнсу, - Сонёль оборачивается, и взгляд через плечо, каким он наградил его, бьёт сильнее пощёчины. – Иначе я тебя ударю.
Ты это сделал уже не раз, думает Мёнсу. Одним больше, одним меньше – не сыграет никакой роли.
- Это предательство. Предательство от самого дорого мне на этом свете существа. От того, кому я верил безраздельно.
- Ты винишь меня в том, над чем я не властен.
- Конечно, я виню тебя в этом. Кого ещё мне винить? Судьбу? Рок? – Сонёль фыркает. – Ты знаешь, что я чувствую, ты чувствовал это тоже. Я так думал, по крайней мере.
- Ёль…
- Потому что если бы это в самом деле было так, - не давая ему закончить, жёстким, непримиримым голосом продолжает Сонёль. – У тебя не появилась бы связь ещё и с кем-то другим.
Мёнсу пытается до него дотянуться, коснуться руки, обнять и не отпускать, но губы Сонёля изгибаются в болезненной, горькой усмешке. Он толкает Мёнсу открытой ладонью в солнечное сплетение, сминая небольшой лист заклинания.
Почему-то Мёнсу всё время умудряется забывать, что Сонёль умеет причинить боль, когда захочет. Он смотрит на своего соулмэйта, лежащего на асфальте и пытающегося дышать, на его босые ноги, и задумчиво закусывает нижнюю губу.
- Где там твои ключи, - наконец бормочет Сонёль, склоняясь над ним и запуская руку в его карман. Вытянув небольшую стопку бумаги, он быстро перелистывает их все. От обилия начертанных слов начинает рябить в глазах, он раздражённо щурится.
От огня зажигалки листочки занимаются легко и быстро.
Они плачут. Мёнсу тоже хочется плакать, когда он смотрит на этот огонь.
- Я видел, там были ключи Сонгю и Тону. Они заберут тебя, - говорит Сонёль, подкидывая зажигалку на ладони. Три раза он ловит её, на четвёртый она падает на землю.
Он отворачивается, и больше не оглядывается назад.