[Между ядом и сталью]; Super Junior

[viscumalbum]

Конкурс подошёл к концу, и теперь я имею право выставить эту работу... Больше месяца прошло : )

Название: Между ядом и сталью
Тема: "In vino veritas"
Команда: Команда №2
Автор:  Вёрджил Ференце
Пейринг: Йесон/Кюхён
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст, дарк, дэс-фик
Отказ от прав: уже сдаемся
Краткое описание: все так запутано,что я и сам не знаю

2573 слова

Кюхёну кажется, что время остановилось. Может, это из-за того, что он перестал смотреть на часы. Может, это из-за того, что часы в его доме остановились, когда Чонун переступил порог и закрыл за собой дверь. Что характерно - с той стороны.
Дни перестали отличаться друг от друга – каждая его минута была наполнена одним и тем же, разворачивалась по одному и тому же сценарию. Он будто попал в кошмарный сон, из которого не было выхода - блуждал по лабиринту, раз за разом проходя одни и те же повороты, ни на шаг не приближаясь к свободе.
Ему снились тёплые прикосновения осторожных ладоней, ему снились мягкие поцелуи, тихий смех и лёгкое дыхание на коже.
Он открывал глаза - и холод обрушивался на него, подобно лавине, как бы он ни кутался в тёплое не по сезону одеяло. Раньше жарко было даже под тонкой простынёй в середине зимы, когда за окнами лютовал январь - им не нужна была печка, когда они могли черпать тепло друг от друга. Теперь он остался один, и всё его тепло уходило в окружающее пространство, слишком большое, чтобы Кюхён один мог охватить его - и он ничего не получал взамен. И хотя Кюхён почти перестал спать, ворочаясь с боку на бок в бессильной попытке согреть слишком большую для него одного постель и боясь приходящих каждый раз болезненных воспоминаний, он не замечал смены дня и ночи, как будто их больше не было. Он закрывал глаза, когда было ещё светло. Он открывал их, когда было уже светло.
Медленные шаги босыми ногами по холодному полу казались шагами по колючему льду, и это было больно… так больно.
Он часами просиживал на окне, с которого снял все шторы, глядя на раскинувшийся по ту сторону безликий город. Он не видел жизни даже там. А жизнь, кажется, не видела его.
Вечное сегодня. И завтра не наступит уже никогда.

Он смотрит в зеркало, тщетно пытаясь найти в бледном отражении прежнего себя. За его левым плечом – стенные часы, за его правым плечом – тумбочка светлого дерева, которую Чонун смастерил сам, и краешек кровати. За его спиной – пустота, такая гулкая и такая пустая, что мурашки бегут по спине. За его спиной одиночество и холод тянут к нему свои скрюченные пальцы. Кюхён смотрит на тёмные круги под глазами, на спутанные, непричёсанные волосы, на начавшую пробиваться на щеках и подбородке жёсткую щетину.
Он очень медленно моргает.
За его левым плечом дёргаются в агонии стенные, давно остановившиеся часы – секундная стрелка прыгает вперёд-назад и снова замирает. За его правым плечом на тумбочке светлого дерева сидит человек с лицом его лучшего друга.
- Я, кажется, опоздал, - говорит человек.
- Который сегодня день? – вместо ответа, спрашивает у него Кюхён.
- Двадцать третье апреля, - человек зачем-то смотрит на часы и уточняет. – Половина четвёртого пополудни.
- Кто ты? – спрашивает Кюхён, понимая, что не может даже посчитать – сколько же времени прошло. Сколько длился этот провал в безвременье.
Человек выпрямляется и очень бережно закидывает правую ногу на левую. Сцепляет длинные пальцы на колене и покачивает носком начищенного лакового ботинка. Уголки его губ слегка изгибаются в лёгкой улыбке.
- Сим Чханмин, твой бывший однокурсник и лучший друг?
За левым плечом Кюхёна глазами сидящего на тумбочке светлого дерева человека с лицом его лучшего друга на него смотрит бездна.
- Кто ты на самом деле? – уточняет Кюхён терпеливо.
Уголки губ Чханмина ползут ещё немного вверх:
- Я Джокер, венчающий колоду.
Секундная стрелка часов дёргаётся ещё раз. И ещё. И ещё. Часы сходят с ума, отматывая время вперёд на бешеной скорости. Час, два, три, четыре… Кюхён не считает обороты, не боится, не удивляется. В голове Кюхёна всё встаёт на свои места. Стрелки останавливаются, будто налетев на невидимое препятствие, и начинают спокойно бежать назад. В правильном темпе.
Время пошло.
Чханмину всегда везло на главные роли – Джокер, червовый Туз, пиковый Король. Сколько было позади, сколько – впереди. Семнадцать партий, и в восьми из них Чханмин венчал колоду. Дважды Кюхён был против него, остальные пятнадцать – вместе с ним. И быть на его стороне Кюхёну понравилось намного больше.
- Чёрный?
- Красный.
Кюхён заправляет разворошенную постель, застилает сверху зелёным пледом в тёмный ромб. Он думает, не достать ли ему второе одеяло, чтобы, может, хоть так одолеть холод сегодня.
- И как долго ещё я проживу? – Кюхён решает спросить совета, чтобы принять окончательное решение.
- Ты самый последний, - говорит Чханмин таким тоном, будто они обсуждают, в какой цвет покрасить стены в комнате. – Но в колоде ты самый младший.
Значит, доставать одеяло не имеет смысла.
- Кто у нас есть?
- Дама червей, король бубен, бубновый же туз и крестовая девятка, - Чханмин поднимается с кресла и делает несколько шагов по комнате, оглядываясь по сторонам. Он давно здесь не был, и с тех пор что-то изменилось. – Девятки…
- …свободные. Я понял.
Даже всего лишь какая-то девятка в этой партии старше него. Кюхён закрывает глаза. Хорошо быть свободной картой. Свободные карты ценят. Свободные карты могут быть кем угодно.
- Значит, я начинаю, - Кюхён пытается улыбнуться хоть немного. Ему забавно. Нужно пойти привести себя в порядок.
- Это девятый раз?
- Десятый, - машинально поправляет Джокера Кюхён, без всякой цели расправляя складки на пледе. – Почему в этот раз ты так долго?
- Я хотел дать вам время.
- Благородно. Но совершенно зря.
Кюхён оставляет его одного, раздумывать над тем – стоит ли вмешиваться и всегда ли это так уж необходимо, а сам идёт наконец в ванную. Колоды собраны, партия началась. Не время предаваться рефлексии.
Когда Кюхён возвращается в комнату, Чханмина уже нет. В квартире вкусно пахнет кофе, на столе стоит маленькая чашечка из чёрной кофейной пары, купленной на какую-то памятную дату. Под блюдцем лежит крохотный, идеально квадратный листочек плотной бумаги с аккуратно выведенным словом «Выбор» ровно посередине. Кюхён машинально водит кончиком пальца по тоненькой ручке, вспоминая – Чонун принёс эту пару в подарок на их полгода.
Довольно долгий срок.
Он улыбается и пьёт кофе мелкими-мелкими глотками.
***
Выбор, который предоставлен Кюхёну, на самом деле не очень богатый, но и не очень сложный. Жребий решил – быть ему в этой партии крестовым Валетом и начинать игру. Будь это покер, всё было бы намного проще, но простоте не место в этом мире, когда часы считают время назад. Всё решают яд или сталь – третьего не дано.
Когда никакого иного выбора уже не остаётся, Кюхён предпочитает то, что вернее сразит врага: яд. Сталь честнее, но может подвести неверная рука, сбиться дыхание или ошибиться глаз; в бою имеет вес старшинство карты, масть и значимость. Когда же дело касается яда, положиться не на что – кроме собственной удачи. Может быть, выпавшая Джокеру комбинация и направляет руку, только Кюхён никогда этого не чувствовал.
Ва-банк – на кону собственная жизнь и победа в первом туре, в крови кипит азарт. Пан или пропал. Кто не рискует – тот не пьёт шампанского?.. Кто не рискует – тот захлёбывается собственной кровью.
Кюхён предпочитает захлебнуться сладким вином. Немногие решаются поступить так же.
Шестьдесят четыре крохотных чашечки, ровно на один глоток, стоят на шахматной доске, зловеще-багряное вино пытается поймать в зеркальные сети золотистые отблески свеч. Кто-то выбрал красивые декорации, но красота не меняет сути. В шестнадцати чашечках – яд, и он приторно-сладкий, как спасительная ложь, в восьми – противоядие, и на вкус оно отвратительно-горькое, как чужая правда или случайная победа. На вид не отличишь, по запаху - тоже, только на вкус. А если попробовал - отступать уже поздно.
Кюхён ждёт своего соперника и вспоминает, как первый раз дрожали его руки. Как дрожали они во второй и в третий раз. Как ему было интересно и по-глупому важно, кто встанет по другую сторону шахматной доски.
Теперь всё это не имеет для него ни малейшего значения.
Он не удивляется, когда по ту сторону видит знакомое до мельчайшей чёрточки лицо. В конце концов, это судьба. Семнадцать партий, и только в четырёх из них Чонун и Кюхён были по одну сторону баррикад. Остальные тринадцать раз запомнились Кюхёну лучше.
- Белые ходят первыми, - улыбается как ни в чём не бывало Чонун.
Кюхён сегодня в белом.
- Может, сразу сдашь партию? – простая формальность. Кюхён всегда спрашивает.
- Первый ход не означает автоматическую победу.
В их собственной маленькой дуэли – нет.
В большой игре – конечно, тоже. Но зато он обеспечивает большую свободу действий. Пути, решения, стратегии… Кюхён давно не участвовал во всём этом. Кюхёну хватает и его маленькой роли.
Десятый раз он начинает.
Седьмой раз выиграет, или четвёртый раз проиграет?..
Кюхён протягивает руку – он уже давно знает, какую чашечку возьмёт первой. Это своего рода традиция, нелепая и какая-то очень глупая, появившаяся сама по себе, то ли вопреки, то ли от скуки. Е2 – Е4. Белые начинают…
- Ты ушёл, ничего не объяснив, - он делает первый глоток и садится в удобное кресло, чуть ближе придвигается к низкому кофейному столику, на котором стоят подсвечник и шахматная доска.
- Ты предпочёл бы, - Чонун не сомневается ни мгновения, выбирая, с какой клетки начать ему. – Чтобы, когда ты всё вспомнишь, мы убили друг друга на месте, прямо на глазах у твоего Джокера?
Конечно, ничего такого бы не случилось, но приятного было бы мало. Кюхён берёт следующую чашечку и почти позволяет уголкам собственных губ слегка изогнуться в улыбке. Он помнит, как однажды нечто подобное случилось – они собрались вчетвером отметить какое-то очередное очень важное, но бессмысленное событие, а наутро проснулись не только с головной болью, но и с остановившимся временем. Чханмин и Чонсу смотрели друг на друга так, сложно вот-вот вцепятся друг другу в глотки, а Кюхён всё пытался понять, как так получилось и в одной ли они с Чонуном колоде.
- Я хотел бы помнить хоть одну партию, - говорит Кюхён после четвёртого глотка.
- Зачем? – Чонун не отстаёт, как будто торопится куда-то. Хотя обычно все его движения размеренны, а действия – чётко взвешены. Сегодня он как будто совсем не смотрит на доску.
- Чтобы мы могли больше не быть вместе. Лучше нам вообще было никогда не встречаться.
На самом деле, Кюхён так не думает. Где и кем бы он был, не будь рядом с ним Чонуна? Он бы замёрз в первую же зиму. И где-то в глубине души Кюхён благодарен, что после того, как партия закончится, он не запомнит ничего, что случилось в эти семьдесят девять часов.
И ещё чёрт знает сколько долгих-долгих сотен минут безвременья до этого.
- Для человека, который хочет жить ложью, ты выбираешь на удивление честные способы игры, - Чонун не стесняется улыбаться и проявлять эмоции, кивает головой на шахматную доску с восемью освободившимися клетками.
- Я не хочу жить ложью, - Кюхён выбирает клетку, на которой стоял бы чёрный ферзь, играй они в шахматы. Ему приходится тянуться почти через весь стол, и он видит, как непроизвольно напрягается Чонун. – Я живу ей каждый день. И только когда мы играем – мои глаза открываются.
- По-твоему, это – истина? – Чонун слегка наклоняется вперёд. Он не помнит, чтобы они хоть раз говорили о чём-то подобном, и ему по-настоящему любопытно. – Этот кукольный театр, где кто-то сверху дёргает за ниточки, управляя нами?
- Теория марионеток – это к Чханмину, не ко мне, - Кюхёну удаётся не поморщиться, когда он глотает приторную сладость, и она вязко обволакивает его горло. Он только закидывает ногу на ногу и смотрит на наручные часы. Конечно, стрелки не двигаются, но он не может избавиться от этой – очередной – привычки. Через десять минут яд начнёт действовать. Если за это время он не найдёт на доске противоядие – партия проиграна. Как-то… быстро. – Это он всё время пытается познать неизвестное и объять необъятное. Я немного проще. Для меня истина – это шахматная доска и шестьдесят четыре чаши с вином.
Чонун не отвечает, но очень внимательно смотрит на правое запястье Кюхёна, где часы, и впервые за партию перестаёт торопиться. Кюхён знает этот изучающий сосредоточенный взгляд, знает, что сейчас сотни и тысячи мыслей в голове Чонуна сосредоточены только на небольшом квадрате восемь на восемь клеток.
Кюхён знает, что высчитывать что-то здесь бесполезно, любой выбор – чистая случайность, и не понимает, какие операции пытается проводить у себя в голове Чонун. Кюхён хочет спросить, что же тот считает истиной сам, но не может открыть рта и просто наблюдает.
От этой отвратительной сладости в горле его начинает тошнить.
Теперь Чонун даже пьёт осторожно, а не опрокидывает содержимое чашечек в себя. Зато торопиться начинает Кюхён.
- По-моему, - говорит Чонун, откидываясь на спинку кресла в ожидании его хода. – Самое честное – это когда мы каждое утро просыпаемся рядом. Ну или рассвет встречаем, сидя на подоконнике. Или сидим допоздна на кухне, болтаем ни о чём. Вот что – истина, а не эти семьдесят девять часов, из которых никто ничего не успевает понять и когда мысли только о том, чтобы убить побыстрее.
Рука Кюхёна дрожит так, что он чуть не расплёскивает вино, но всё же подносит чашечку к губам и делает глоток. Нет, не оно. Не противоядие.
Все эти мелочи он тоже помнит и бережно хранит в памяти, иногда вытаскивая на свет, рассматривая со всех сторон и переполняясь теплом по самую макушку. Сейчас ему только хуже от этих слов, но впервые ему хочется жить как можно дольше – продлить эту пытку, пытку, которая слаще даже выпитого яда. Чонун никогда раньше не говорил ничего подобного. Чонун вообще мало говорит, на самом-то деле, и предпочитает действия словам.
По прикидкам Кюхёна, ему остаётся ещё что-то около четырёх минут до первых проявлений отравления. Когда двенадцатый выбор снова оказывается не тем, что ему нужно, он останавливается. И расслабляется.
- Да, и ещё, - Чонун берёт свою двенадцатую. – Истина – она в том, чего я тебе никогда не говорил.
Он отпивает вино, замирает на мгновение и резко встаёт с кресла. Кюхён поднимается тоже, не понимая, что происходит. Партия не окончена, с чего бы ему… Чонун хватает его за отворот пиджака и дёргает на себя, резко, без предупреждения – Кюхён едва не теряет равновесие и коленями толкает столик так, что большая часть чашек опрокидывается с доски. Он опирается коленом о столешницу, и вино впитывается в его белые брюки, безжалостно их портя, но Кюхёну всё равно.
Куда там, когда Чонун требовательно его целует, когда на губах и на языке горечь такая, что он непроизвольно сглатывает, только потом уже осознавая, что это и что только что произошло.
- Ты с ума сошёл? - Кюхён отпихивает его от себя, прекрасно понимая, что уже поздно что-то менять, но давая волю своей злости и ярости. – Какого дьявола ты творишь?
- Кажется, я только что запорол партию, - Чонун пожимает плечами, словно не видит в этом никакой проблемы. - Наверное, и правда стоило сдаться с самого начала. Удачной игры вашей колоде.
Он разворачивается и уходит, подхватив с ручки кресла снятый во время партии пиджак. Кюхён пытается дотянуться до него, схватить за руку, рубашку, хоть брюки, но столешница под коленом начинает очень недовольно трещать, и приходится отказаться от этой затеи, чтобы не упасть и не сломать мебель. Наверняка чьему-то сердцу очень милую и дорогую мебель.
Кюхён не знает, что ему делать, и эта победа – не победа вовсе, это что-то непонятное, в голове – уйма вопросов, но задавать их уже некому. Он не может побежать следом, потому что его не слушаются собственные ноги.
- Нечестно, - шепчет он. – Нечестно.
Просто несправедливо.
Но, видимо, никто не запрещал так делать. Иначе Чонун бы просто не смог. Пойти против правил, в смысле.

Чонун идёт по замершему городу, улыбаясь застывшим прямо в полёте каплям дождя. Он пытается прикинуть, сколько времени ему осталось и как далеко он сможет уйти, прежде чем закончатся его сколько-то-там-минут.
Ему весело.
Во рту Чонун чувствует горечь, такую, что сводит зубы, но в горле – приторная сладость. Это так забавно, что он ежесекундно облизывает губы и жмурится.
Застывшие капли дождя обретают жизнь, коснувшись его лица или волос, он уже весь насквозь мокрый. Ему нравится огибать неподвижных людей, нравится смотреть на замершие машины, ему нравится видеть это остановившееся время. Но разве это может быть истиной?
Чонун улыбается, зная, что прав, и что сегодня что-то изменилось, пусть даже совсем немного.
Какие, к чёрту, поиски правды, если Кюхёна он просто…
Немного смятая игральная карта падает на мокрый асфальт рубашкой вверх.