Название: Люблю. По-прежнему
Фэндом: ВТОВ
Персонажи: Пыниель/Минхёк
Рейтинг: G
Жанр: AU, повседневность, ангст
Предупреждение: ООС
Дисклаймер: выгоды не извлекаю, бла-бла-бла
Размещение: спросите - вам ответят. Не факт, что положительно
Посвящение: Мугивара.
1638 словВнушительная стопка почтовых открыток всегда лежит в самом центре небольшого кофейного столика, накрытого белой кружевной скатертью. Кроме неё бывает ещё каждый раз разный набор предметов, но никогда их количество не превышает двух или трёх. Сегодня – пара довольно старых газет, датированных тем числом, когда Донгын последний раз был дома и просматривал утреннюю прессу, заварочный чайник и чашка из бабушкиного сервиза с почти нетронутым, давно остывшим ромашковым чаем. Минхёк не любит беспорядка вне рабочего места, поэтому квартира всегда чисто прибрана, ни одной лишней детали. В мастерской дело обстоит немного иначе, но она представляет собой некий совершенно другой аспект жизни, и некоторые общие правила в её отношении неприменимы.
Внушительная стопка почтовых открыток всегда лежит в самом центре небольшого кофейного столика, накрытого белой кружевной скатертью, так чтобы Минхёк мог в любую минуту своего свободного времени начать их перебирать и рассматривать. Венеция, Хельсинки, Стамбул, Рио-де-Жанейро, Дубай, Каир, Париж, Прага… Какие только города и виды здесь не найдёшь.
- Где ты сейчас?
- Брисбен. Завтра в Сидней. Не спишь ещё? Прости, что так поздно.
- Ничего. Главное, что позвонил.
Какие-то открытки успевают дойти по почте, какие-то Донгын из своих путешествий привозит самостоятельно. Главное, что они всегда, неизменно подписаны немного неразборчивым, торопливым почерком. Тёплые слова, от которых на душе должно становиться легче. Раньше так и было, но чем больше таких слов накапливается – тем тяжелее становится.
>- Минхёки, мы обязательно должны сюда съездить. Давай в следующий отпуск соберёмся?
Минхёк кивает телефонной трубке. У него в руках открытка из Рейкьявика – неизменное «люблю, скучаю, здесь здорово, не хватает тебя». Он даже выговорить это название не может нормально – «Рейкьявик», и уж точно не знает, где этот Брисбен, в который им обязательно нужно съездить. Очевидно, где-то в Австралии; один из его лучших друзей оттуда родом. Стыдно вдвойне.
Он рассказывает, что никак не может дописать картину – вдохновение улетело следом за Донгыном за моря и океаны на другой континент. Говорит, что всё хорошо, погода отличная, он много гуляет и наконец выбрал подходящие шторы в спальню вместо их временных «тряпок». Через несколько дней поедет в салон их забирать и возможно соберётся расписать стену в кухне, раз уж с полотном ничего не выходит.
На самом деле, он почти безвылазно сидит дома. И в Сеуле который день подряд идёт дождь.
- Да, конечно, понимаю. Тебе рано вставать завтра. Иди, спокойной ночи.
- Люблю тебя.
- Люблю тебя тоже.
В его руках последняя открытка – Найроби. Это где-то в Африке. Вроде даже в Кении. Четверть третьего ночи, в глаза будто насыпали песка. Минхёк настраивает вторые часы в телефоне на Сидней – там всего на час больше, но из-за ранней побудки Донгын не выспится. Он и так постоянно страдает от смены часовых поясов.
Минхёк закрывает все окна и двери в квартире, оставляя включённым свет в коридоре и торшер в спальне. На него давит пространство – слишком много места, слишком много комнат, даже кровать слишком большая. Он кладёт рядом с собой всевозможные подушки, плюшевого пингвина, в шутку подаренного ему Донгыном на один из дней Всех Влюблённых. Это никогда не спасает, но превратилось уже в своеобразный ритуал. Одна из тех вещей, которые заставляют Донгына смеяться и трепать его по волосам. Минхёк и рад бы спать на узком диване, но Донгын несколько раз заставал его за этим и сильно ругался. Хотя, как сказать… Он не ругается. Он просто очень расстраивается, и это хуже в десяток миллионов раз.
Зачем такая огромная квартира человеку, который почти постоянно в разъездах? Раз в несколько месяцев он уезжает в командировки разной длительности и разной степени дальности, в зависимости от того, где запланированы съёмки новой передачи. Всё это, конечно, познавательно и интересно, но Минхёк устал видеть улыбку Донгына только с экрана телевизора. Улыбку, за которую когда-то влюбился в этого человека.
***
Он почти никогда не сообщает дату своего приезда – любит делать сюрпризы и постоянно отговаривается какими-нибудь «не помню» или «уточню позднее», которые, естественно, не уточняются. Минхёк не настаивает, отчасти так ему даже проще. Это делает возможным неожиданные утренние пробуждения от крепких, тёплых объятий как ни в чём не бывало забравшегося к нему под одеяло Донгына, это делает возможным дни, когда Минхёк выливает на себя краску, воду или чай, в зависимости от того, что держит в руках, когда Донгын громко окликает его из коридора, распахивая входную дверь чуть ли не пинком. Это делает возможным такие вечера, как сегодня.
Осень в Сеуле – дурацкая вещь, потому что в какой-то момент в нём прописываются тучи, постоянно разливающиеся целыми океанами воды. Минхёк сидит на подоконнике, прижавшись лбом к стеклу, и наблюдает город за окном. Уже давно стемнело, и всё, что он может видеть – расплывчатые пятна света самых разных оттенков. В руках он сжимает телефон, на случай, если Донгын позвонит. Из наушников льются фортепианные мелодии безымянных авторов. Конечно, у них есть имена, но Минхёк не запоминает – Шин искал ему музыку. Он всегда умудряется находить именно то, что нужно, в ответ даже на самые расплывчатые и невнятные запросы.
Сначала он видит в окне чужое отражение у себя за плечом, а потом чувствует, как обвиваются вокруг его талии сильные руки. Это немного страшно своей неожиданностью, Минхёка прошибают мурашки, но длится испуг всего пару секунд – до тех пор, пока с него не снимают наушники и не прижимаются губами к макушке, шепча привычное:
- Я дома.
Такие возвращения Минхёк любит больше всего. Когда его вырывают из плена привычной вечерней меланхолии мягкими поцелуями и тихими смешками в ответ на слишком крепкие объятия, когда неизбывная нежность и миллионы прикосновений… Нет, когда он возвращается – прикосновений всегда много, но в такие вечера они все – какие-то особенные. Это не объяснить словами, просто Минхёк ощущает их совсем по-другому.
Возвращаясь из очередной своей командировки, Донгын каждый раз меняется – совсем незаметно, по чуть-чуть, какими-то крошечными деталями. Будь это такие бытовые вещи, как загар, ложащийся каждый раз по-разному, или же новые привычки. Минхёку сложно к этому привыкать. Он до сих пор помнит, как расстраивался из-за того, что не мог удержать в голове – одна ложка сахара вместо двух, а потом вовсе – не надо сахар, лучше сливок в кофе…
Донгын курит прямо в постели, и запах его сигарет – непривычный, другой. Может быть, Минхёк просто забыл?.. Лёжа рядом с ним, Минхёк задумчиво разглядывает их переплетённые пальцы и вдыхает запах сигаретного дыма.
Минхёк не знает, что ему делать со своей любовью. Она засела внутри так крепко и её так много, что это уже почти больно. Больно, когда его нет, и больно, когда он рядом.
- Тебя что-то тревожит? – объятия Донгына – самое надёжное и безопасное место на этой планете. Его сердце бьётся размеренно и ровно ради Минхёка, ради того, чтобы этой стабильностью смирять его беспокойство. Здесь не остаётся места дурным мыслям.
- Я люблю тебя.
Я люблю тебя так сильно, что не могу дышать.
Ответ Донгына – поцелуй, безгранично нежный, такой, от которого всё внутри трепещет. Он бережёт эти слова для бесконечных телефонных разговоров, но не может сказать их, когда они остаются один на один.
Хоть что-то никогда не меняется.
***
- Я закончил картину.
- Ты просто не представляешь, как здесь красиво. Небо, горы и небоскрёбы… Минхёки…
- Мы должны сюда съездить?
- Как ты догадался?
Смех Донгына в жизни звучит совсем не так, как в телефонной трубке. Минхёк чувствует себя больным из-за этого, он не может смотреть на фотографию, стоящую на кофейном столике, и убирает её в шкаф. Он чувствует себя дома, как в клетке. Даже в мастерской ему неспокойно, кисть падает из ослабевших пальцев.
Сколько уже лет прошло? Сколько лет такой жизни… Он не может вспомнить ни одну дату, в голове всё перемешалось. Он даже не помнит, куда в очередной раз уехал Донгын.
- Где ты?..
- Сантьяго, Минхёки. Я говорил тебе… уже трижды.
- А где это – Сантьяго?
- Чили.
- А…
- Южная Америка.
- Береги себя.
Зима подходит к концу, скоро в городе станет больше солнца и жить станет легче. Но пока что весь мир покорился всепоглощающей серости. Минхёк пытается бороться – на стене в кухне он рисует цветной взрыв. Оранжевый, жёлтый, красный, зелёный… Он почти всё время проводит возле этой стены, потому что это единственное место в доме, где хоть как-то тепло.
Спать ночами просто невозможно. Его собственное сердце стучит так громко и так быстро, а дыхание такое тяжёлое, что всё это кажется неродным – какие-то посторонние звуки, которые поселились в этой квартире и преследуют его по пятам везде и всюду. Бежать ему некуда, одна мысль о том, чтобы выйти из дома, нагоняет на него панический ужас.
Он сходит с ума, а единственный человек, который может его поддержать – в Южной Америке.
Южной. Америке. Минхёк даже приблизительно не представляет, какое между ними расстояние.
Донгын возвращается в начале марта, когда природа начинает стряхивать с себя остатки зимнего сна. Как будто вместе с ним из этой поездки возвращается солнце. Он улыбается – успел соскучиться по Сеулу, по этому городу с невероятно синими утрами, городу, где живёт его сердце и душа.
Путешествия – это здорово, особенно когда знаешь, что дома тебя кто-то ждёт.
***
Квартира пуста. Минхёка не видно нигде, он не отзывается, и в стойке для обуви нет его любимых кроссовок. В кухне на столе ровными рядами расставлены баночки краски, начисто вымытые кисти сохнут на полотенце рядом с раковиной. Все картины в мастерской стоят на своих местах, недавно законченное полотно – на мольберте. Кровать в спальне заправлена, подушки разложены по местам.
Всё как будто как всегда, только Минхёка нет. Его вещи висят в шкафу, его книги стоят на полках, его ноутбук – на привычном месте в ящике стола. Там же – его телефон.
Фотоальбомы, которые Минхёк всегда очень тщательно и любовно заполнял, всё так же расставлены по годам в стеклянном шкафчике, но Донгын никак не может найти единственную рамку с их фотографией.
Внушительная стопка почтовых открыток должна всегда лежать в самом центре кофейного столика, накрытого кружевной белой скатертью. Но теперь вместо неё – горсть пепла на обгоревшем по краям картонном прямоугольнике с покрытыми снежными шапками вершинами Анд.
Рядом лежит записка, которую Донгын почему-то боится читать. Он всегда боялся этого слишком аккуратного почерка, слишком ровного, как будто выносящего какой-то приговор.
Если нам суждено быть вместе – однажды твои путешествия приведут тебя туда, где я сейчас.
Буду ждать этого момента.
Мне нужно научиться дышать без тебя.
Люблю. По-прежнему.