[Light that never comes]; ToppDogg

[viscumalbum]

Автор:  Вёрджил Ференце
Название: Light that never comes
Фэндом: ToppDogg
Персонажи: Сехёк, Хёсан, Бёнджу, Чихо, Сангюн
Рейтинг: PG-13
Жанр: AU, ангст, романтика, фэнтези
Примечание: Для ToppDogg Random Fest #1
Дисклаймер: выгоды не извлекаю, бла-бла-бла
Размещение: спросите - вам ответят. Не факт, что положительно

All shades of violet

Каждая посадка оборачивается для Хёсана мучительным сражением с самим собой: перепады давления делают с его организмом очень неприятные вещи и, пусть он давно уже перерос тот период, когда его действительно выворачивало наизнанку, расслабляться ему совершенно некогда. Прислонившись лбом к спинке впереди стоящего кресла и повернув голову к окошку иллюминатора (поднимите шторки на время снижения), он следит за стремительно проплывающими мимо облаками и по полной программе предаётся собственной ничтожности. Ощущения такие, будто он — не что иное, как улитка, вынутая из панциря. Или раздавленный немилосердным ботинком невнимательного прохожего дождевой червяк.
Хёсан закрывает глаза и делает самому себе только хуже — самолёт как раз закладывает вираж. Горло сжимает спазм, Хёсан мучительно сглатывает и часто дышит открытым ртом.
Даже его руки кажутся зелёными; перелёт был очень неспокойным.
В просветах между облаками он видит приближающийся Сеул, его яркие огни, неон, освещённые синтетически-рыжим змеи-магистрали. Отсюда, сверху, это мерцающее и неспокойное напоминает тонкие ручейки раскалённой лавы. Всё внизу полыхает, Хёсана тоже бросает в жар, но поднять руки и выпутаться из привычно-уютной белой толстовки не представляется возможным. Слишком мало сил, всё уходит на подавление рвотных позывов.
Хёсан терпеть не может самолёты, нелестно обзывая их крылатыми гробами и решительно не понимая, как всё это может летать. Возможно, именно за такие мысли самолёты и затаили на него обиду? А вся эта мутотень – просто физические проявления их мести?..
Сознание ведёт его в опасном направлении; никто не скажет Хёсану спасибо и не погладит его по головке, если он нечаянно вызовет к жизни какой-нибудь мыслеобраз из тех, что роятся сейчас в его голове. Да, он хороший Рыцарь, но порой бывает... нестабилен. Впереди ещё много работы над собой.

Хёсан сидит в салоне самолёта до тех пор, пока не остаётся практически в одиночестве. Мир вокруг не перестаёт медленно крениться в разные стороны, но хотя бы больше не кружится, и у него почти есть силы встать. Он двигается еле-еле, едва переставляя конечности и шаркая подошвами кед по ковровой дорожке, и малодушно не хочет спускаться вниз по трапу: как только его ноги коснутся земли, на него обвалится слишком много того, чего он не хочет чувствовать – только не сейчас, только не в таком состоянии.
Бортпроводница с сочувственной вышколенной улыбкой участливо справляется о его самочувствии, спрашивает, может ли она как-то помочь и предлагает мятную конфетку. Хёсану сейчас нужен только свежий воздух и кровать, никаких лишних шумов и помех, но он уже чувствует всех своих. Уже знает, кто спит, а кто нет, кто болеет, кто подавлен, у кого приступ экзистенциального одиночества, а у кого наоборот – веселье полным ходом.
Тринадцать… нет, уже двенадцать отвлекающих факторов, и откуда взяться в таких условиях психической стабильности? Хёсан и рад бы отказаться от этого, не чувствовать так ярко, так живо, так сильно, но в глубине души отчаянно счастлив. Тепло разливается у него в затылке – он не один и никогда один не останется, пока всё это у него есть.
***
Вокруг распластанного на диване в общей комнате тела Чихо клубится дым – фиалковый и сиреневый, тяжёлый, плотный, сладкий. Чихо лежит брошенной куклой, изломанный естественными, но острыми углами, подносит ко рту сигарету и выдыхает новый завиток. Ему хорошо, хо-ро-шо, но Хёсан чувствует, как всё дерьмово внутри.
Чихо курит свою траву и рисует мыслеобразами фиалки и сирень. Цветы такие настоящие, что их можно потрогать руками – Хёсан откладывает несколько особенно прилипчивых и настырных в сторону, на кофейный столик, расчищая себе дорогу к дивану. Перекладывает длинные, худые ноги Чихо так, чтобы можно было присесть хотя бы на край, и смотрит – долго, внимательно, почти требовательно. Поймать взгляд практически невозможно, слишком большие зрачки и слишком уж обращён в себя; но под кожу Хёсана жалящими искрами вгрызается болезненно-радостное узнавание, и следующая струйка дыма вьётся вокруг него тонкой змейкой, почти обнимает.
На спинке дивана ровным рядком выстроен целый взвод стопок – половина уже опустошена, вторая – ещё нет. Ром, черносмородиновый сироп, ежевика.
Отчаяние Чихо – всех оттенков фиолетового.
Он предлагает выпить вместе с ним за успешное возвращение, у Хёсана от одной мысли об алкоголе желудок начинает бунтовать. Вот и Хансоль отказался; Чихо фыркает и пьёт один, долго катает на языке пропитавшуюся алкоголем ягоду.
- Никто не хочет получить нагоняй от папы-Дракона, кроме тебя, - отзывается темнота в углу голосом Хансоля, и Хёсан только сейчас замечает его, тень, спрятавшуюся в тени с книгой в мягкой обложке. Ну конечно, кто-то достаточно сильный должен был следить за Чихо, на всякий случай: мало ли, на что способно расстроенное сознание Волшебника. Отдалённо веет горечью лёгкого разочарования Сехёка – он присмотрел бы и сам, но ментальный уровень Чихо слишком высок для того, чтобы с ним совладал кто-то, кроме другого Волшебника. – Как поездка?
Хёсан опять перекладывает ноги Чихо – устраивает их у себя на коленях, – откидывается на спинку дивана. От неосторожного движения несколько стопок слетают на пол. Глухой стук; по ковру расползается мокрое пятно цвета чёрной смородины.
Сложно сказать, что дала ему эта импровизированная командировка. Хёсан пытается собрать слепок с того, что чувствовал там, в раскалённом докрасна Брисбене, что чувствует сейчас. Ужасное, всепоглощающее одиночество, когда Джуд принёс клятву на крови и Хёсан перестал его чувствовать. Благодарность ребятам из своего бывшего взвода за то, что излучали такую доброжелательность и приняли ребёнка очень хорошо. Уверенность в том, что всё сложится.
Но всё ещё – одиночество и боль.
Он не доделывает слепок, бросает на полпути и говорит о том, что Хансоль в действительности хотел узнать:
- Баром и Ханбёль аж подпрыгивали, так им не терпелось скорее увидеть их нового маленького Дракончика. Ребята хорошие, мелкого без присмотра не оставят. Я стряс с Кристин клятву, да и Кевин – очень хороший для него напарник.
- Значит, ты снова один, - Чихо толкает Хёсана пяткой в бедро, и вдруг все дымные фиалки и сирень рассеиваются, расползаются по углам пугливыми тараканами.
Один, один, один – то ли действительно его слова эхом разносятся по общей комнате, то ли это всё воображение Хёсана. Блеск в глазах Волшебника становится опасным, Хансоль немного напрягается и закрывает книгу – готов в любой момент оборвать ниточки, удерживающие Чихо в сознании.
- Бедняжка.
Эмоции Чихо – острые, болезненные и морозно-колкие. К нему всегда холодно прикасаться, и Хёсан лишний раз старается не лезть, но сейчас Чихо весь открыт нараспашку, от него так и хлещет – отодвигайся, не отодвигайся, это ничем тебе не поможет.
- Я так хочу пожалеть тебя, бедняжка.
Пусть Хансоль вырубит лучше Хёсана, прямо сейчас. Сил выносить этот разговор больше нет, как и нет сил больше выносить одновременное присутствие сразу двух Волшебников в непосредственной близости от себя. Всё, что есть – странное желание пойти и забиться под бок к любому из спящих Драконов, подышать с ними одним воздухом, успокоиться их спокойствием.
Хёсан нестабилен. Хёсан живёт за счёт чужих эмоций. Хёсан паразитирует.
Ром, черносмородиновый сироп, ягода ежевики.
Отчаяние Хёсана тоже фиолетовое.

Следующим вечером они напиваются вместе, в комнате Чихо. Дым его косяков вьётся вокруг, шепчет множеством едва слышных голосов и извивается сложными фигурами, повинуясь мановениям длинных, тонких пальцев. Контуры предметов вокруг расплывчаты, ясными остаются только его ненормальные тёмные глаза, в которые Хёсан впивается взглядом, чтобы не потеряться окончательно.
Нельзя выводить из равновесия Чихо, нельзя выводить из равновесия себя – это запрещает и устав, и здравый смысл; ставить под угрозу безопасность находящихся в расположении Львов, Драконов и Искателей просто нечестно и неправильно, но им обоим злобно-весело от маленькой пьянки на двоих. Знающий обо всём, что происходит с каждым из их взвода, Ходжун сейчас в городе, в очередном рейде вместе с папой-Драконом, а Хансоль спит где-то у себя в комнате, подложив под щёку недочитанную книгу. Может быть, если Хёсан запустит сейчас какой-нибудь мыслеобраз гулять по коридорам, Юнчоль с ним расправится, но вот с воплощёнными идеями Чихо этот номер не пройдёт.
Пол, стены и потолок в комнате Волшебника разукрашены снежными узорами похлеще, чем оконные стёкла в морозный день. Узоры на люстре, на тумбочке, на покрывале его кровати, на одежде – Хёсану кажется, что он видит изморозь даже в его глазах и на ресницах.
Джек Фрост во плоти. Ну или – у Хёсана не получается подавить смешок, – Эльза. Кому как больше нравится. Изо рта вырываются облачка пара, когда он напевает Let it go, откровенно хреново помня мотив.
У поцелуев Чихо фиолетовый вкус ежевики и немного – надежды:
- Давай сами сделаем тебе напарника? – предлагает он прежде, чем прижаться к губам Хёсана.
Я же Волшебник, Хёсан. Я дышу мыслеобразами, я сам – почти воплощённый мыслеобраз, почему бы не попробовать сотворить нечто по образу и подобию, избавившись подспудно от этого «почти»?
Убивают его бешеные глаза. Спасает – непоколебимая уверенность.
Убивает – как же он пьян – то, что эта идея пришла к нему под наркотой. Убивает то, что Хёсан готов согласиться.
Чихо и вправду почти гений. Особенно когда расширяет границы сознания.
- Нет ничего – ничего – невозможного для тех, кто обладает двумя привилегиями, - Чихо опрокидывает в себя очередной шот, усмехается и снова мажет губами по губам Хёсана. – Красотой и молодостью.
Оскар, мать его, Уайльд.
Убивает – не убивает – делает сильнее.
Что-то из Ницше.
***
Чихо уговаривает их потихоньку, по одному – вложиться своей силой хоть немножко в тот образ, что он уже создал в своей голове. Сначала более лёгкого на подъём Хансоля, потом – мрачно ожидающего этого разговора Ходжуна, и для подстраховки – удивлённого донельзя Юнчоля. Всех, чья ментальность позволяет обращаться к материям, чрезвычайно хрупким и тонким. Он спокоен и уравновешен, прямолинеен и убедителен, но глубоко внутри бурлит взрывная смесь эмоций вдохновенного творца, от которой Хёсан делается нервным и раздражительным.
Чихо хочет быть Богом.
Хёсан не хочет быть один.

Сехёк злится на Чихо за всю эту самодеятельность, злится так сильно, что почти совсем не может сдерживать собственное бешенство, и лупит его по лицу – не шутя и действительно сильно. Шипит сквозь зубы, на что Чихо только усмехается разбитыми губами: ящерица и есть ящерица.
Кажется, Волшебнику грозит несколько суток – очень, очень долгих суток – в карцере, и Сехёк обязательно придумает, как выбить из Чихо дурь и поставить его мозги на место. Только вот запущенный процесс уже не остановить, потому что в него влито столько силы, что она мыльным пузырём разрастается и разрастается в груди день ото дня, не давая дышать, наполняя голову хрустальным звоном. И лёгкостью. Безграничной лёгкостью.
Силу нужно куда-то деть, иначе Чихо просто лопнет – миллионом радужных брызг, больно жгущих глаза.
- Просто скажи спасибо, что я займу твоего любимого Рыцаря делом, а не копанием в себе и не самоуничтожением.
Сандо оттаскивает Сехёка от своего слишком своенравного напарника. Благородно с его стороны принять удар на себя – папа-Дракон не станет распускать с ним руки, но выслушать придётся немало, а Чихо как раз снова сосредоточится на том, что в данный момент времени является его важнейшей задачей.
Чихо творит. Чихо бережно смешивает своё и чужое, не совсем разбираясь в природе того, что передали ему остальные трое. Зато всё это отлично понимает Хёсан – последний, чью силу Чихо ещё предстоит впитать.
Хансоль отдал частицу своего света, ведь неприлично делиться тьмой. Ходжун отдал часть той тяги к знаниям, что составляет его сущность. Юнчоль поделился верностью.
Целуя Чихо, Хёсан отдаёт чувства.
***
- Его волосы должны были быть фиалковыми, но кто-то немного переборщил со светом, и оттенок вышел ярче, - Чихо всерьёз обеспокоен этим вопросом, хмурит брови и то и дело принимается чесать нос. – Его зовут Бёнджу.
Он что-то объясняет, раскладывает всю ассоциативную цепочку, которая привела его к этому и именно этому имени, но Хёсан не слушает. Он смотрит в доверчивые, любопытные карие глаза этого незнакомого ему мальчика и не знает, что делать. Бёнджу ещё не умеет говорить, но вроде как понимает человеческую речь. Бёнджу ещё в принципе ничего не умеет, поэтому ему нужно всё показывать, рассказывать, объяснять. Его нужно учить.
Но у Чихо получилось.
Бёнджу сидит на диване в общей комнате, на нём одна из белых рубашек Хёсана – немного велика, но это дело десятое. Весь взвод, все тринадцать человек, не могут поверить тому, что видят – а Бёнджу смотрит только на Хёсана, и в его взгляде теплятся искорки нежности.
Рыцарь знает, что отдал Чихо, вдыхая жизнь в свой самый сильный и самый реальный мыслеобраз – выскреб до дна, не оставив себе ни капли, всю свою любовь к Хёсану. Она бьётся теперь в груди Бёнджу, тук-тук, можно прижаться к нему и услышать.

- Ты отдал слишком много.
Хёсан смотрит на Чихо и не понимает, что видит. Тебе больно? Тебе страшно? Ты счастлив? У него нет ответов на эти вопросы, потому что он больше не чувствует. Никого не чувствует, двенадцать огоньков погасли, оставив вместо себя лишь один, путеводный. Огонёк Бёнджу, размеренно пульсирующий в такт биению сердца Хёсана.
Он отдал слишком много, но ему всё ещё тепло.
Его надежда – фиолетового цвета.

Bittersweet

Уровень шума вокруг становится слишком высоким, раздражающе высоким. Сангюн широко распахнутыми глазами смотрит в одну точку, напрягая зрение – ему бы рассредоточить восприятие по другим рецепторам, отвлечься, выстроить вокруг себя непроницаемую преграду для посторонних звуков, оставить только самое важное.
Хорошо, что их всего пятнадцать, и не больше; такое количество ему всё ещё по плечу. Экспериментировать с пределами собственной выносливости надо бы, но очень не хочется.
Кончиками пальцев Сангюн бездумно гладит облезлый подлокотник старого кресла. Сбитый лак, мелкие неровности, шероховатости, трещинки – он пытается почувствовать их все, выученные наизусть за несколько лет. В кармане шуршат бесполезные фантики, пока свободной рукой Сангюн ищет хоть одну завалявшуюся без дела карамельку. Находит, неторопливо разворачивает и закидывает конфету в рот.
Кисло и сладко. Настолько, что почти больно, почти сводит челюсть от неожиданной яркости ощущений. Карамель громко (привычно) хрустит на зубах. Сангюн старается не слушать, но всё равно слышит их (привычное) недовольство.
- Можно хоть раз подойти к делу серьёзно?
Сангюн улыбается своей красивой, белозубой улыбкой, всегда чуть агрессивно-насмешливой, но не утруждает себя ответом. Стыдно признаться, но он слишком поздно уловил этот отголосок и так и не понял, сказаны были слова или только-только собирались сорваться с чужого языка. Он даже не понял, с чьего.
- Я пас, - заявляет Сангюн и поднимается со своего места. – Слишком много возни из-за такой элементарщины.
Конечно, его никто никуда не отпускал, и вон как грозно Сехёк хмурит брови – ему не нравится, когда его объяснения прерывают вот так, ему не нравится, когда Сангюн вообще начинает говорить.
Сехёку кажется, что голос Сангюна похож на карамель. Нет, не на те леденцы, которые он постоянно грызёт, а на ту, настоящую карамель, которую льют сверху на мороженое: липкую, вязкую, приторную. Сехёк терпеть не может сладкое.
- Как всегда – слишком эгоистично, - Донсон отрешённо чешет за ухом свою собаку, истуканом замершую у хозяйского кресла.
- Никогда не пойму, как такой типичный Лев оказался Рыцарем, - усмехается Санвон ему в спину, приподняв закрывающий половину лица козырёк кепки.
- Всё не можешь смириться, что тебе с твоими ментальными показателями ни один даже самый простенький мыслеобраз никогда в жизни не воплотить? – Сангюн послал бы ему воздушный поцелуй, но для этого нужно обернуться – а значит, он почти наверняка натолкнётся на укоризненный взгляд Хёсана. Поэтому он просто машет на прощание рукой и выходит из зала.
Даже за закрывшимися дверями он слышит, как в горле Санвона клокочет рык, как раздражённо фыркает Хёнхо, как закрывает глаза Хёсан. Он всегда закрывает глаза, вздыхает и качает головой так, будто в его жизни нет и не было разочарования больше, чем Ким Сангюн, Рыцарь, его напарник.

Хёсан может справиться с зачисткой гнезда низших сущностей и в одиночку – так думает Сангюн, прячась от шума за музыкой, из вакуумных наушников вливающейся прямо в мозг. Даже так, даже на полной громкости, он всё равно чувствует биение каждого из пятнадцати сердец – каждого, кроме своего собственного.
Хёсан может и сам, Хёсан даже парочку высших сущностей может выпотрошить в одиночку, если хорошо постарается, какой смысл вообще ставить напарниками двух Рыцарей? Сангюн глушит чужое недовольство собственным раздражением и из своего угла сверлит взглядом спину Хёсана. Отправляет в рот очередной фруктовый леденец, чтобы заглушить горечь собственной отравы – с языка вот-вот готовы сорваться ядовитые слова о том, что их идеальный, их без страха и упрёка, наконец нашёл свою принцессу.
Принцесса глядит доверчивыми глазами из-под фиалковой чёлки, улыбается и едва шевелит губами, отвечая на очередную реплику Хёсана. Принцесса – их техномальчик, их маленький техноволшебник Бёнджу, кружит вокруг Рыцаря, навешивая на него коммуникатор и маячок. Они так трогательно пытаются скрывать, что хочется взять и разбить всё к чертям в мелкое-мелкое крошево. Сангюн разгрызает конфету и перекатывает карамельные осколки на языке.
- Вредно лопать столько сладкого, - дружелюбно замечает проходящий мимо Хансоль (ровно в промежутке между одним треком и другим), треплет его по волосам и исчезает раньше, чем Сангюн успевает огрызнуться. После его прикосновения по коже бегут мурашки – промораживает от макушки до кончиков пальцев.
Сангюну девятнадцать и он ни разу не задерживался в кабинете стоматолога дольше, чем на пять минут, необходимые для придирчивого осмотра. Ему плевать, сколько, по мнению Хансоля, сладостей есть можно, а сколько – нет.
Бёнджу заканчивает возиться с маячком и отходит в сторону: всё, можно отправляться. Сангюн иногда думает, что был бы не против оказаться на его месте – когда ночами слышит, как ускоряется биение сердца Рыцаря в сверкающих доспехах, слышит его улыбку, слышит сбивчивый шёпот, прикосновения тёплых ладоней к податливому телу, слышит, как трепещет от них тонкая-звонкая душа Бёнджу.
Сангюну тяжело с Хёсаном рядом, неприятно с Хёсаном рядом, но напарников не выбирают – и он отлынивает, закрывается, прячется. Он делает всё, чтобы только не слышать, и отчаянно завидует. Завидует улыбчивому техномальчику, завидует идеальному, потому что их сердца могут биться так.

Сангюн прячет волосы под шапкой, потому что там отросшие корни и краска давно смылась до уродливо ржавого. Всё, что Сехёк видит – это неряшливо торчащие кончики, выгоревшие до цвета жжёного сахара, цвета карамели. Сехёк действительно совсем не любит сладкое и действительно совсем не понимает Сангюна, но смотреть на него сейчас настолько больно, что он ловит себя на желании сказать что-нибудь ободрительно-хорошее. Ещё бы это что-нибудь пришло ему в голову.
Остаётся только надеяться, что Сангюн и сам слышит это его искреннее желание, что не придётся всё же озвучивать, облекать в слова – Сехёк знает, после ему будет очень стыдно.
Он просто вдавливает в пол педаль газа, стараясь выжать из служебной машины максимум.
Связь с Хёсаном прервалась ещё десять минут назад.
- Сангюн.
Напряжение в голосе Дракона такое, что ещё чуть-чуть – и начнёт искрить. Сангюн кусает губы и совсем не замечает боли, Сангюн забыл пристегнуться, Сангюн изо всех сил сжимает кулаки.
- Просто скажи, что ты всё ещё его слышишь.
Сангюн бледный и болезненно надломленный, Сангюн, вечно ядовитый, ироничный, эгоистичный, всеми острыми гранями щетинящийся – подавлен, потерян, отчаян.
Он вслушивается, сквозь беспокойство и пока ещё холодную панику Сехёка, сквозь оглушающий и почти ослепляющий рёв мотора; вслушивается так сосредоточенно и внимательно, что барабанные перепонки скоро не выдержат и лопнут, словно воздушный шарик. Карамелька, стиснутая в ладони, трескается и крошится.
Сангюн слышит, как разгорается в Сехёке неукротимое пламя, слышит, как спящий дракон начинает шевелиться, стряхивает оковы сна и разворачивает, шурша металлической чешуёй, свои бесконечные кольца. Слышит будущий визг тормозов и звук, с которым Сехёк распахнёт дверцу автомобиля – на самом деле, просто выломает её, не рассчитав от волнения силы.
Сангюн слышит биение тринадцати сердец позади – тринадцать пульсирующих, ярких огоньков; слышит ещё одно рядом с собой.
Его собственное молчит.
Сангюн вжимается в спинку пассажирского сидения и надвигает шапку на глаза. Он никогда не думал о том, что это будет так страшно – просто не слышать.
Как бы он ни напрягал слух, впереди ничего, совсем ничегошеньки нет.