Загадай на удачу: Лу Хань/Минсок, 722 словаЗагадай на удачу: Лу Хань/Минсок, 722 слова
Оказывается, невероятное множество вещей, которые привык воспринимать глазами, можно просто почувствовать. Уловить тихий звук трепетания крыла бабочки, почувствовать кожей легчайшие пылинки, рассеянные в воздухе. Минсок ещё помнит, как эти самые пылинки любят танцевать в солнечных лучах, кружиться медленно, плавно, никуда не спеша. Когда-то он любил наблюдать за этими танцами, лёжа на больничной койке. Правда, с годами это становилось всё сложнее. Минсок тяжело вздыхает и непроизвольно поднимает руки, чтобы потрогать закрывающую глаза повязку. Даже если её снять, мало что изменится - он всё так же ничего не увидит, зрение оставило его. Кажется, уже насовсем.
Проще думать, что темнота эта – временная, но он всё ещё не привык, не смирился и не принял. Поэтому постоянно пытается подглядеть, а вдруг хоть немножко света пробивается сквозь плотную ткань, не дающую ему как следует разомкнуть ресницы.
Пахнет лекарствами и солнечными лучами сквозь распахнутое настежь окно. Иногда его лежащей поверх тонкого одеяла руки касается тюлевая занавеска, трепещущая на лёгком весеннем ветру. Минсок подставляет солнцу лицо и ждёт, когда на скулах повыскакивают бледные, но весьма уверенные в себе веснушки. Шутка, конечно – такого никому почувствовать не дано, но он по смешкам Лу Ханя всё обязательно поймёт.
В больнице спокойно и хорошо, мягкая постель, окно полностью в его распоряжении. Цветы от Лу Ханя на тумбочке, не сильно пахнущие, как будто и вовсе луговые. Минсок улыбается, легко представляя большой лохматый венок в его высветленных волосах.
Он остался бы здесь навсегда. В небольшой одиночной палате не так много вещей, чтобы на них натыкаться, к тому же, он уже выучил, сколько нужно сделать шагов, чтобы ничего не сбить. Научился доходить по коридору до поста медсестры. Высчитал количество шагов до уборной. Иногда, конечно, случаются разного рода неприятности, связанные с потерей одного из важнейших способов восприятия информации, но ко всему этому привыкаешь. Со всем этим можно жить.
Тяжело переносить только жалость.
От волос Лу Ханя пахнет краской, в руках у него – ветка сирени. Запах такой резкий и сладкий, что у Минсока начинает кружиться голова. А этот китаец, как назло, ещё и специально поднёс цветущую кисть бледно-лиловых цветков к самому его лицу. Передёргивая плечами и встряхивая рыжими волосами, Минсок натыкается на них губами, щеками, носом. Отфыркивается.
- Хочешь, найду для тебя тот, что с пятью лепестками?
- Здесь не настолько дурно кормят, чтобы я захотел есть… цветы.
Лу Хань смеётся, копошится, сидя на краешке его кровати – Минсок с интересом прислушивается.
- Ну и ладно. Значит, желание достанется мне, - он даже не скрывает собственное торжество, смеётся снова. Нашёл, кажется. – Омномном. Вкусный цветочек.
Лу Хань просиживает у него часами. С лёгкими словами, мягкими руками, но мыслями тяжёлыми, как гранит. С учащённым пульсом под кожей и горечью в горле, от которой даже дышать трудно. Печаль жжётся на кончиках его пальцев, на его губах.
«Перестань, это же было неизбежно».
На прикроватной тумбочке Минсока уже давно красуется букет из шаловливо-жёлтых, пушистых одуванчиков, пачкающихся пыльцой направо и налево. Но в палате всё ещё пахнет сиренью – она отцветает под распахнутым окном и дотягивается своим ароматом даже сюда.
Скоро пора уже на выписку. Высчитывать шаги и ступеньки на лестничных пролётах, бояться автомобилей и велосипедов, натыкаться на людей и теряться в шуме большого города.
- Дай мне о тебе позаботиться.
Минсок не понимает, зачем Лу Ханю портить себе жизнь. Он хорош собой и любит веселиться, а ухаживать за слепым человеком, постоянно притягивающим к себе всяческие бытовые травмы – то ещё удовольствие. Минсок откровенно пугается и говорит, чтобы Лу Хань и думать забыл о том, чтобы переехать к нему.
Пугается настолько, что перестаёт улыбаться. Потом перестаёт отвечать на звонки. Потом почти перестаёт разговаривать. И Лу Хань больше не приходит – с каждым днём запах сирени становится всё слабее и слабее.
От солнца у него на скулах всё же выскочили веснушки, и Лу Хань смеётся, пытаясь их пересчитать губами. Это сложно, но он настойчив.
В квартире Минсока вещей в два раза больше, чем обычно, и это сбивает с толку – там, где раньше нужно было сделать четыре шага по прямой, приходится закладывать крутые виражи. Переставлены фарфоровые фигурки из коллекции, одежда висит не на своих местах. Тарелки, кружки и стаканы, специи в кухонных шкафчиках… Дом Минсока погрузился в хаос, и иногда светловолосый китаец с лёгкими словами и мягкими руками перетягивает на себя одеяло во сне.
Невозможный человек. Всё решивший и сделавший сам, пока Минсок прохлаждался в больнице – собравшийся и переехавший, перестроивший здесь всё под себя.
Он улыбается себе под нос, слушая, как Лу Хань тихо напевает на китайском, пока возится у плиты.
Сущность света, сущность огня; Чанёль/Бэкхён, ASWF!verse, 704 словаСущность света, сущность огня; Чанёль/Бэкхён, ASWF!verse, 704 слова
Дом Бэкхёна небольшой, очень скромный, и дверь его всегда открыта: прятать Бэкхёну нечего, а если кто и решится зайти к нему в гости - он всегда будет рад угостить вкусным чаем, выслушать и помочь советом. Но причина, конечно же, есть. Причину зовут Чанёль, и он очень любит приходить посреди ночи, когда все уже давно спят.
День, когда Чанёль тихонько отворит дверь его дома и проскользнёт внутрь, Бэкхён безошибочно предчувствует. С самого утра он не находит себе места, всё ждёт и никак не может дождаться - а этот рыжеволосый и улыбчивый совсем не торопится, только треплет нервы лишний раз. Знает, что Бэкхён каждые две минуты выглядывает в окно и даже не может позволить себе отлучиться на небольшую прогулку по окрестностям.
Он приходит только под покровом темноты, когда, издёргавшись и утомившись за день, Бэкхён забирается под одеяло и забывается чутким сном. Когда только луна заглядывает в окошко, серебрит встрёпанные тёмные волосы и узор из аккуратных, мелких чешуек на щеках и скулах. Он приходит, принося с собой тепло и запах луговых трав, опускается на пол рядом с кроватью Бэкхёна и наклоняет голову так, чтобы видеть его спящее лицо. Касается горячим дыханием выглядывающих из-под одеяла тонких пальцев и улыбается чему-то своему. Чанёль очень не хочет его будить, но Бэкхён упрямый и делает всё наоборот - хмурится, ворочается и, наконец, открывает глаза.
Чанёль считает взмахи его ресниц, когда он моргает несколько раз, прежде чем сонно потереть глаза и перевести уже более осмысленный взгляд на него. Бэкхён никогда не пугается, обнаруживая возле своей постели одного очень любящего потрепать ему нервы феникса - его губы расцветают ласковой, счастливой улыбкой, а в глазах зажигаются тусклые искры.
Они гуляют всю ночь напролёт. Чанёль, много день проведший в пути и всё ещё не привыкший к мысли, что можно не идти никуда, а просто отдохнуть, и Бэкхён, сонный, тёплый, доверчиво прижимающийся к его боку. Где-то между "как твои дела?" и первым "я скучал по тебе" их пальцы переплетаются. Чанёль довольно гудит, рассказывая ему очередную дорожную историю и, незаметно для себя, но очень ощутимо для Бэкхёна, поглаживая большим пальцем его ладонь.
С ним всегда что-нибудь случается по дороге: то ундины его разыграют, то сильфы поделятся новостями с дальних рубежей, то встретится какой-нибудь скучающий оборотень - а у них в запасе столько интересных игр, что невозможно не согласиться на партийку-другую. Бэкхён не перестаёт удивляться, ведь его путешествия всегда проходят спокойно и мирно, совсем немного одиноко.
Лунный свет тянется к Бэкхёну, цепляется за кожу и щекочет лёгкими прикосновениями - тот только отфыркивается, а Чанёль смеётся и уговаривает луну хоть ненадолго отпустить её любимца, позволить ему побыть в его компании. Успеют они ещё вдоволь наобщаться, а теперь очередь Чанёля - и обнимает неуклюже, но сердечно и от всей души. У этого феникса по венам бежит жидкий огонь, да и сам он - сгусток пламени; но ради Бэкхёна он старательно умеряет свой пыл, ведь даже самая стойкая саламандра не может долго танцевать в раскалённом сердце костра.
А сердце колотится быстро-быстро. Маленькая саламандра с янтарными глазами даже не представляет себе, какой пожар полыхает внутри от каждого прикосновения, от каждого взгляда, от каждой улыбки. От того, как срываются с кончиков самых изящных и красивых во всех мирах пальцев искрящиеся лунные бабочки, как порхают вокруг ночных цветков, озаряя их своим сиянием. Бэкхён - сущность света, Чанёль - сущность пламени; они самой судьбой склеены накрепко, ведь куда одно без другого?
И Чанёль снова и снова повторяет ему, как сильно любит. Ловит его руки, пьёт печальные вздохи, закрывая собой от всего мира. Мягкие губы вздрагивают, раскрываясь, но искристые бабочки его счастья медленно угасают, и луна прячется за несвоевременно набежавшее облако.
- Я запутался, - шепчет Бэкхён, прижимаясь щекой к его груди. - Я совсем запутался в своих демонах.
Почему саламандры устроены так сложно, намного сложнее, чем он сам? Чанёль беспокоится, что Бэкхён так много боится, ведь там, где страх - там слабость, там неверная тропа. Всё, что он может - обнять покрепче и держать, пока никаких страхов не останется. И он обязательно сделал бы так, если бы они могли постоянно быть вместе.
- Никаких демонов не существует, - уверяет Чанёль. Бэкхён хмыкает в ответ - от кого же тогда мы защищаем границу, по-твоему? - но ничего не говорит, пытаясь поверить его словам. Действительно пытаясь.
Чанёль целует прохладные чешуйки на его скулах.
Демоны - это сказка.Алые хризантемы; Кай/Бэкхён, 992 словаАлые хризантемы; Кай/Бэкхён, 992 слова
Бэкхён со вздохом берёт в руки безжалостно зажатый между его входной дверью и дверной ручкой букет красных хризантем, долго разглядывает имя адресата на приложенной карточке, снова вздыхает, убедившись, что это не ошибка и не недоразумение, и, наконец, заходит в квартиру. Он устал после долгого рабочего дня, очень хочет отдохнуть и просто расслабиться перед телевизором в компании банки содовой и бутерброда с толстым куском колбасы, предусмотрительно купленной вчера вечером - но теперь его одиночество будет разбавлено цветочным запахом, а это уже совсем не то же самое.
Не то, чтобы Бэкхён не любил цветы. Просто он же не девушка, чтобы получать в подарок букеты от тайных воздыхателей. Или не очень тайных; Бэкхён рассматривает на той же карточке имя отправителя и думает, что должен быть хоть немного счастлив. Кому, в конце концов, не нравится внимание? Он переворачивает тонкий прямоугольник серебристого картона и вздыхает третий раз.
«Я зайду за тобой завтра в шесть вечера».
Этот Ким Чонин его пугает – впрочем, как и многие друзья Чанёля. Во-первых, они виделись всего пару раз, и то мельком. Во-вторых, с какой стати какому-то Ким Чонину вообще заходить за ним, Пён Бэкхёном, да ещё и сообщать об этом таким оригинальным способом? В-третьих, откуда он знает, где Бэкхён работает и во сколько заканчивает?
Чанёль – трепло, решает про себя Бэкхён и отправляется на кухню, чтобы подыскать цветам подходящую вазу. Он сильно сомневается, что в его квартире вообще по определению есть вазы, но хоть трёхлитровая банка-то должна отыскаться.
Желание воспользоваться чёрным ходом, вместо парадного, возрастает в геометрической прогрессии с приближением часовой стрелки к шести вечера. Он нервничает, раздражённо отгоняя от себя назойливые мысли, что это всё – идиотский розыгрыш, потому что и правда с чего бы, и никакого Ким Чонина в лобби не окажется. Спускаясь в лифте (между оживлённо болтающим Чанёлем и обречённо выпутывающимся из осточертевшего галстука Чунмёном) на первый этаж, Бэкхён находится на грани обморока.
- Ты бледный какой-то, - изволит заметить Чанёль, и получает в ответ убийственный взгляд во всём ты виноват. Он уже готов разразиться едкой тирадой о том, что друзья Пак Чанёля такие же назойливые, как и он сам, но лифт останавливается и двери разъезжаются в стороны.
Ким Чонина он узнаёт сразу. Со скучающим видом стоит у поста охранника и поправляет небрежно растрёпанные волосы.
- Какие люди! – восклицает Пак Чанёль, пока Бэкхён изо всех сил старается казаться меньше. Все надежды проскочить мимо незамеченным или шмыгнуть обратно в лифт тут же разбиваются на миллион мелких осколков, спасибо его гигантскому коллеге и вроде как другу за это. Конечно, Чонин тут же их замечает, оборачивается и улыбается самой обворожительной улыбкой из всех, когда-либо виденных Бэкхёном.
- Прости, я сегодня не к тебе, - да, его голос – это тоже весьма чувствительный удар по здравому смыслу, Бэкхён кривит губы и мысленно вопрошает у потолка, за что ему всё это. Быстрым шагом он проходит мимо затормозившего Чанёля, делая вид, что вообще не знает этого человека, но манёвр проваливается – Ким Чонин, нисколько не стесняясь, хватает его за руку и дёргает к себе. Вот так при попытке бегства Бэкхён оказывается в крепких объятиях.
Чанёль присвистывает и поднимает брови в безмолвном неужели, его глаза округляются в удивлении, но уже спустя пару мгновений губы расползаются в широкой ухмылке. Выглядит весьма устрашающе, но намного хуже то, что с такой же ухмылкой Чонин отвечает на незаданный вопрос:
- Да, мы встречаемся.
- А ты не забыл меня спросить?
Бэкхён хмуро ковыряет чайной ложечкой сливочную шапку на своём карамельном латте и упорно не смотрит на самодовольно улыбающегося человека, сидящего напротив за слишком маленьким столиком на двоих. Взгляд его нет-нет – и поползёт наверх, но тут же возвращается обратно, наткнувшись на блеск серебряной подвески. Подвеска лежит точно в ямочке между ключиц, нарочито выставленных напоказ – две расстёгнутых пуговицы идеально чёрной рубашки.
- Зачем? – Чонин издаёт негромкий смешок, подтягивая к себе высокий стакан с коктейлем экзотической расцветки, чуть наклоняется и обхватывает губами соломинку. Бэкхён почти ненавидит себя в этот момент, потому что смотрит и не может отвести взгляд.
О. Боже. Мой.
- Мне кажется, такие вещи, как «встречаемся», происходят по обоюдному согласию, - чайная ложечка громко звенит о ножку бокала, когда Бэкхён раздражённо бросает её на стол.
- Разве ты не выказал своё согласие, придя со мной сюда? – убийственное самоуверенное спокойствие Ким Чонина доводит Бэкхёна до трясучки, но, строго говоря, в чём-то он прав, и приходится прикусить язык. – И нет, сейчас ты не станешь вскакивать с места. И не попытаешься сбежать, потому что определённо не хочешь оказаться у меня на коленях на виду у всех этих замечательных людей.
Бэкхён вжимается в стул.
«Потому что если ты вдруг окажешься у меня на коленях, - очень красноречиво говорят глаза Чонина. – Я за себя не отвечаю».
Его ещё никогда не пытались раздеть, изнасиловать и одеть обратно, как раньше, одним только взглядом.
- Хорошо, если так, - неожиданно, Чонин смягчается. – Я дам тебе два варианта. Ты соглашаешься со мной встречаться, и сегодняшняя ночь становится самой лучшей в твоей жизни. Или сегодняшняя ночь становится самой лучшей в твоей жизни – и ты соглашаешься со мной встречаться.
Губы Чонина ласкают пальцы Бэкхёна, целуют костяшки, ладонь, запястье; тёплый, влажный язык повторяет узор из бледно-голубых вен под светлой кожей. Бэкхён чуть не плачет от того, как ему хорошо – руки Чонина безошибочно находят все самые правильные места, дразнят тем, что вовсе не спешат забраться под одежду. Это, чёрт возьми, просто жестоко, и Бэкхён недовольно фыркает – только получается, почему-то, капризный стон.
Чонин – неужели – прислушивается, медленно ослабляет его шёлковый галстук, расстёгивает мелкие пуговицы рубашки и принимается покрывать поцелуями отрывисто вздымающуюся грудь. В какой-то момент он находит в себе силы оторваться, перевести дух и заняться, наконец, собственным избытком одежды.
Диван Бэкхёна определённо был к такому не готов, сам Бэкхён был к такому не готов – эстет в нём умирает от блаженства, потому что обнажённый Ким Чонин напоминает греческого бога, не меньше. Это существо своими губами творит такое, что Бэкхён готов согласиться на что угодно, только пусть продолжает и вот здесь, ещё, пожалуйста.
Он мысленно проклинает себя, проклинает так беспардонно вмешавшегося в его жизнь Ким Чонина, из-за которого он ощущает себя совершенно бесполезной, безвольной тряпкой.
Зато тряпкой красивой и – убеждает его Чонин – желанной.
There's no need to say out loud; Исин/Бэкхён, 834 словаThere's no need to say out loud; Исин/Бэкхён, 834 слова
Наверное, Исин был рождён со стальными нервами.
Бэкхён не может вспомнить ни одной вещи, которая действительно могла бы его напугать. Он не боится высоты, не боится темноты, не боится замкнутых пространств, громыхающих лифтов, охотно смотрит ужастики и спит потом, как убитый; у него нет никаких идиотских фобий из того длиннющего списка, который Бэкхён как-то нашёл в интернете. Даже когда летом на свет летят в распахнутое окно мерзкие крылатые твари, от которых Бэкхён убегает с паническими воплями и запирается в ванной, Исин спокойно берёт кухонное полотенце и отправляет отвратительных монстров в ад.
Исин работает фельдшером в "скорой помощи", у него не поддающийся логике и пониманию Бэкхёна график и удивительная способность спасать чужие жизни. Он потрясающий диагност, он мог бы стать выдающимся хирургом - проводить какие-нибудь сложные операции, потому что под его руками всё заживает моментально. От его улыбки даже боль как будто уходит.
Бэкхён очень отчётливо представляет Исина в белом халате, деловито вышагивающим по больнице и приветливо кивающим благодарным пациентам. К сожалению, его семья не могла оплатить учёбу сына в университете - поэтому только училище. Поэтому только фельдшер. Поэтому бесконечные осмотры, уколы и перевязки, поэтому - слишком часто - много грязи, много крови, сердечно-лёгочная реанимация, дефибрилляция, "не успели" и "время смерти..." с последующим коротким взглядом на часы.
Бэкхёна передёргивает и бросает в дрожь от рассказов об авариях, о разных случаях на работе, от специфичного врачебного юмора, от слова "трахеостомия" и другой терминологии, поэтому Исин почти никогда не делится с ним этим. Возвращается с работы уставший и бледный, неизменно клюющий носом (не важно, утром или вечером), улыбается и не успевает сказать "привет" первым. Бэкхён всегда выходит встречать его в прихожую, сонный, встрёпанный и уютный (по утрам) или собранный, ещё не переодевшийся после скучного дня в офисе и не совсем разрушивший аккуратную причёску (по вечерам). Он колдует над джезвой, мастеря Исину чашку вкуснейшего кофе - наверняка привезённого Чунмёном из очередной деловой поездки в качестве сувенира - с какими-то пряностями. Исин не запоминает, ему просто нравится наблюдать за тем, как порхают красивые руки Бэкхёна, как сосредоточено лицо, как поджаты тонкие губы.
Исин старается сделать так, чтобы его работа и Бэкхён никак не пересекались. Тот боится вида крови, боится (иногда, приступами) темноты, обходит стороной розетки, подпрыгивает от громких звуков - и это не считая его панического ужаса даже перед самой маленькой и безобидной мошкой. Он боится за двоих, у него хватает поводов понервничать, поэтому Исин улыбается - даже если трясутся колени и ноги еле довели до дома. У него на щеке ямочка, от которой Бэкхён сходит с ума и превращается в огромное мягкое облако розовых сердечек.
Они так по-дурацки познакомились, что этого хватит обоим на всю оставшуюся жизнь. Бэкхён оказался тем неудачливым велосипедистом, которому не посчастливилось встретиться со слишком наглым мотоциклом, хозяин которого предпочитал скорость правилам дорожного движения. В тот вечер на вызов одной из свидетельниц приехала бригада Исина - ну и пришлось же ему постараться, чтобы сначала успокоить впавшего в неконтролируемую истерику парня с малиновыми волосами, а потом найти у него на руке вену достаточно яркую, чтобы вколоть обезболивающее.
Где-то между тем и этим они успели друг другу представиться, где-то Исин случайно обронил, обрабатывая ободранные костяшки, что у Бэкхёна невероятно красивые руки.
Бэкхён до сих пор прихрамывает на левую ногу и больше не прикасается к велосипеду. Его трость стоит в коридоре, в стойке для зонтов.
Он спит на животе, потому что иначе начинает ныть колено, и во сне постоянно скидывает с себя одеяло - Исин не может удержаться и обязательно целует выпирающую лопатку прежде, чем укрыть его снова и вернуть голову на подушку. Он иногда замирает и крепко стискивает пальцы в кулаки, не говоря ни слова - Исин, конечно, замечает, и подолгу массирует больную ногу.
У него правда волшебные руки.
Он и сам, правда, волшебный, только очень рассеянный. Вечно теряет ключи в самых неожиданных местах (Бэкхён потом находит за диваном или в цветочном горшке), забывает снять линзы, часто надевает футболки шиворот-навыворот и возвращается домой без одной перчатки не меньше, чем раз в месяц. Бэкхёну приходится следить за всем этим и самолично повязывать спешащему на дежурство китайцу тёплый шарф, поправлять осторожными пальцами и застёгивать пальто на все пуговицы.
Наверное, Исин был рождён со стальными нервами. Бэкхён не может вспомнить ни одной вещи, которая действительно могла бы его напугать.
Он просто не признаётся Бэкхёну, прижимаясь губами к изгибу шеи, что все страхи - сущий пустяк по сравнению с тем, какой ужас он испытывает при мысли о том, что может потерять его. Все эти ласковые прикосновения, понимающие взгляды, миллион оттенков бэкхёновых эмоций, так живо отражающихся на его лице.
Исин работает фельдшером в "скорой помощи", и он насмотрелся в своей жизни всякого - с незавидным постоянством он просыпается от кошмаров, дыша через раз и пытаясь заставить сердце не выпрыгивать из груди. Тянется скорее, чтобы зарыться носом в мягкие бэкхёновы волосы, вдохнуть навсегда въевшийся в его жизнь запах яблочного шампуня.
Исин очень редко говорит, что любит, зато часто целует Бэкхёна в лоб, прижимаясь мягкими-мягкими губами.
Бэкхён улыбается и тыкает его пальцем в щёку. На самом деле, им нет нужды говорить это в слух. Достаточно просто держать в памяти.
"Сам дурак, я тебя тоже".
@темы:
охреневшая ворона,
EXO
-
-
30.01.2014 в 16:28спасибо вам )