UPD. О, я вижу минус : ) Можно поинтересоваться, что именно не понравилось? : )

〖006ДФ32〗Infinite: Мёнсу/Сонджон; "Я не загадка, чтобы меня разгадывать"; А!, PG-13<

Переменная S | 1377 словГоловоломки Мёнсу любил, сколько себя помнил – то есть лет с пяти, когда мама впервые сунула в руки надоедавшему ей сыну кубик Рубика. Мёнсу возился с ним недели полторы, удивляя родителей тем, что не махнул рукой и не забросил игрушку в дальний угол, как сделал бы любой среднестатистический ребёнок в первый же день, не получись у него решить задачку сразу, наскоком. Мёнсу среднестатистическим не был и цели достиг, а лучше выдумать было и нельзя.
Мёнсу рос, головоломки становились сложнее, а он продолжал их решать одну за одной, погружаясь в поиск путей и способов с головой. С интересом исследователя подходил он к каждой новой поставленной перед ним задаче, будь то какой-нибудь хитроумный узел, который нужно было распутать, а потом завязать снова, высшая математика или банальное «что-подарить-на-день-рождения-новый-год-именины-папе-брату-другу-девушке-нужное-подчеркнуть».
Ну, друзей он не поздравлял уже давно, брат отвалил Америку, а девушки не было. Иногда, чтобы решить задачу, не нужно было прикладывать никаких усилий.
Новая задача, которую необходимо было решить, появилась перед ним тогда, когда он от скуки вытаскивал объёмную шестиконечную звезду из узкого кольца в виде змеи в перерыве между парами. Задача просто подошла к нему, долго смотрела на мини-головоломку у него на шее, которую он носил вместо кулона, протянула руку и всего за пару движений расцепила двойное «L».
- Классная штука, я возьму? – задача улыбнулась, помахала ему рукой и ушла.
У задачи были выбеленные волнистые волосы, собранные в хвостик, глаза цвета растопленного молочного шоколада и солнечная улыбка. Мёнсу озадаченно почесал нос, покрутил в руках одинокую «L» и пожал плечами.
Так смотрелось даже лучше, и при ходьбе должно было бренчать меньше.
***
Мёнсу не искал его, по крайней мере, осознанно, но взгляд то и дело выцеплял из толпы выбеленную макушку и смешно торчащий хвостик. В университетском городке, в коридорах корпуса, в кафетерии, на крыльце в компании то каких-то парней, то девчонок… Он почти никогда не бывал в одиночестве, и поэтому Мёнсу чуть не подпрыгнул на месте, когда эта неизвестная переменная плюхнулась на стул за его столиком в кафетерии:
- Привет, Эль!
Мёнсу приподнял брови:
- Эль?
Он радостно улыбнулся и кивнул так энергично, что чёлка смешно подпрыгнула – вверх-вниз. Без всякого стеснения он протянул руку и коснулся импровизированной подвески, которую собственноручно лишил статуса головоломки неделю назад – а потом нащупал шнурок на собственной шее и вытащил из-под футболки вторую «L».
- Значит, ты тоже Эль? – задал логичный вопрос Мёнсу.
- Я Сонджон. Ли Сонджон, факультет современных искусств, группа крови вторая, знак Зодиака – Дева, рост-вес не скажу, приятно познакомиться, - и прежде, чем Мёнсу вообще осознал, что ему только что наговорили, они уже жали друг другу руки.
Ладонь Сонджона была горячей, узкой и очень нежной – Мёнсу никогда раньше не видел таких красивых ладоней. Он понял, что сидит и пялится на чужую руку только тогда, когда услышал хихиканье Сонджона.
- Ну? – спросил тот, и глаза его сияли ярко-ярко.
- Что? – не понял Мёнсу, и хихиканье стало громче.
- Ну я тебе вон сколько про себя рассказал.
- А. Ким Мёнсу. Очень приятно.
Такого глупого разговора в жизни Мёнсу ещё не было – он смотрел на оплетающую запястье Сонджона феньку трёх цветов, а Сонджон смеялся и не спешил отнимать руку.
- Тебе идёт, - сказал он, отсмеявшись и крепче сжав пальцы.
- Что идёт? – Мёнсу казалось, что легче понять какую-нибудь коллоидную химию, чем эту неизвестную переменную с именем Сонджон.
Сон-джон.
Красиво.
- Ну «Эль». Тебе идёт. Ой, это у тебя кимбап? Домашний? Можно я стащу? Спасибо, увидимся ещё? – не дожидаясь ответа, Сонджон уцепил с тарелки Мёнсу один кругляш и унёсся прочь по своим делам.
***
С появлением Сонджона жизнь Мёнсу потеряла всякий намёк на упорядоченность. Когда он хотел увидеть Сонджона – тот куда-то исчезал, и появлялся потом в самый неожиданный момент. Сонджон много говорил и мало слушал, смеялся, когда не было причины, и не издавал ни звука, когда причина была, постоянно делал какие-то странные вещи – бегал за солнечными зайчиками, ловил ветер ладонями, делал ожерелья из разноцветных канцелярских скрепок и складывал странные фигуры из опавших листьев.
Чем меньше Мёнсу понимал, тем сильнее цеплялся за Сонджона – отложив все нерешённые задачки и забыв про новые, он целиком и полностью сосредоточился на вмешавшемся в его жизнь, забравшемся в душу и усевшемся там с ногами парне. Мёнсу смотрел, запоминал и впитывал, как губка – Сонджон много спит, Сонджон легко и быстро мёрзнет, у Сонджона великое множество всяческих шарфов, Сонджон не любит прибираться и в беспорядке чувствует себя уютнее и защищённее, Сонджон любит сладкое и в чай три ложки сахара… Такие мелочи.
Если Сонджон не спал и не болтал, то почти в ста процентах случаев он рисовал. В университете, на улице, у себя дома, дома у Мёнсу… Как и когда он успел пробоваться на его собственную территорию, Мёнсу не отразил – просто однажды так получилось, что Сонджон оккупировал его подоконник, его любимую кружку и сердце его мамы. Нечаянно и как будто походя.
Сонджон рисовал всё, что угодно, и ничего одновременно – Мёнсу видел в его набросках только непонятные узоры, а когда наброски превращались в рисунки – яркие цветные пятна.
Мёнсу ему честно об этом говорил, а Сонджон ни капли не обижался, но ничего не объяснял – только советовал взглянуть под другим углом. Понятнее не становилось, как бы Мёнсу ни крутил картины, а Сонджон только смеялся – заразительно и звонко.
Когда на Сонджона снисходило творческое настроение, он мог вообще не появляться в университете неделями – тогда Мёнсу находил его дома, встрёпанным, не выспавшимся, голодным, заляпанным краской и очень, очень вдохновлённым. Сонджон даже не разговаривал в такое время – удивительно, что он отрывался от работы затем, чтобы открыть Мёнсу дверь. Потому он даже это перестал делать – после того, как вручил Мёнсу дубликат ключа от своей квартиры.
Первый раз, когда Мёнсу остался ночевать у Сонджона, пришёлся как раз на очередной прилив вдохновения – узнав, что её «обожаемый мальчик» ничего не ел два дня, мама Мёнсу наготовила еды на целую роту и отправила сына с посылкой и с пламенным приветом. Сонджон спал, уткнувшись носом в мольберт, и есть был явно на в состоянии, так что пришлось мысленно извиняться перед мамой и сгружать наготовленное в холодильник, а потом оттаскивать Сонджона из его творческого угла до разворошенной кровати.
Сонджон был лёгким и обнимать его было приятно, а ещё укладывать в постель и накрывать не по сезону тёплым одеялом, смотреть на слишком миловидное для парня лицо и слушать размеренное дыхание. С Сонджоном вообще всё было приятно и легко. За что и почему свалилось на него это чудо, и какой алгоритм следовало применить, чтобы его дешифровать и разгадать?..
- Я не загадка, чтобы меня разгадывать… Не уравнение, чтобы меня решать, не код, чтобы меня дешифровывать, и не головоломка, чтобы меня… ломать, - Сонджон зевнул, прикрыв рот ладонью, и вперился в Мёнсу своими привычно пытливыми глазами. Тот только вздохнул, мысленно отмечая, что нужно внимательнее следить за тем, что произносится вслух, а что остаётся в голове.
- Притворялся?
- Ну интересно же было, что ты станешь делать, - он натянул одеяло до самого подбородка и улыбался, задорно сверкая глазами из-под пушистых ресниц.
- И как, оправдал ожидания? – там, где появлялся Сонджон, расцветали улыбки. И Мёнсу тоже неизменно поддавался этой магии.
- Слишком воспитанный, - вынес свой категоричный вердикт тот. – Мог и воспользоваться ситуацией в корыстных целях.
- Я, кажется, немного влюблён, - сказал Мёнсу и сам удивлённо замолчал, словно испугавшись, не поняв, не отследив причинно-следственных.
Там, где появлялся Сонджон, причинно-следственные связи вымирали, как класс.
Сонджон долго молчал и смотрел на него взглядом мягким, как дорогой китайский шёлк, а то и ещё мягче. Сонджон смотрел и молчал, Мёнсу молчал и смотрел тоже, и по его спине бегали мурашки.
- У тебя краска на носу зелёная.
Сонджон засмеялся, и тишина испуганно рванулась прятаться по углам.
- Ты всё ещё не понимаешь, что там нарисовано? – наконец, спросил он, кивнув на картину, которую они совместными усилиями весили на противоположную стену совсем недавно.
Мёнсу честно попытался снова что-то увидеть, ничего не понимая – «да»? «Нет»? «Иди к чёрту, Мёнсу»?
- Не понимаю, - он покачал головой, но глаз зацепился-таки за новые детали. – Ничего, кроме L. И ещё одного L…
Сонджон издал удовлетворённый звук, очень похожий на урчание:
- А раньше вообще ничего не замечал, - и сняв с шеи отобранную в самый первый день их знакомства подвеску, Сонджон сцепил две металлические детальки обратно, возвращая головоломке первоначальный вид.
И пока Мёнсу крутил ставшее непривычно тяжёлым «украшение» в руках, кажется, собрался с мыслями:
- Не загадка я, чтобы меня разгадывать, - медленно повторил он. – Со мной надо просто быть. Пойдём поедим, а? Я смертельно голоден.
И кажется, это было «я тоже. Немного».


〖006ДФ23〗Infinite: Ухён/Мёнсу (при желании - другой пэйринг); Страшная авария. Проснувшись на следующий день Ухён не понимает, почему в общежитии его никто не замечает. Осознав то, что он призрак, пытается сделать так, чтобы Мёнсу о своей смерти не узнал; А!, рейтинг любой

Цепи и кольца | 5173 словаУхён проснулся резко, сразу, будто кто-то гаркнул ему в самое ухо, и сел, слабо соображая, что что-то не так – обычно его сначала поднимали, а потом уже будили. Пытаясь понять, почему он на полу без одеяла и подушки, да ещё и одет во вчерашнее, Ухён припомнил и плавно переходящий в ночь вечер на «Сукире», и то, как зевал едва переставляющий ноги Сонёль, которого сразу после эфира менеджер уволок ещё по каким-то важным делам, и то, как на заднем сидении почти пустого без Лидера, Сонджона и Хои вэна растянулся, упершись ногами прямо в стекло, Мёнсу, и то, как орала музыка в наушниках Тону. Возвращение домой в его памяти не отложилось – видимо, устал настолько, что упал, как был. Подобная практика у них была не нова – он сам лично несколько раз относил младших по комнатам на собственной спине, - больше настораживало то, что никто не спешил его будить. Электронные часы на подоконнике показывали почти половину двенадцатого.
Не могли же они так тупо пошутить.
Или Лидер вымолил выходной?..
В общежитии было так тихо, как бывает только тогда, когда все спят – судя по тому, что Сонгю поблизости не наблюдалось, он мог быть на кухне или бесшумно скользил от комнаты к комнате, решая, кого разбудить первым.
Собственное тело казалось Ухёну удивительно лёгким, когда он поднимался на ноги – хотя мышцы должно было тянуть после тренажёрки, а голову – немного кружить, как всегда кружило по утрам. «Выспался» - только этим мог Ухён объяснить своё отличное самочувствие. Ведь сколько часов он, выходит, проспал? Раза в два больше привычных трёх-четырёх. Улыбаясь и мурлыча себе под нос попурри из всех песен с рипэкейджа, Намстар потянулся и выглянул в окно. В Сеуле царствовала золотая осень, тёплая, сухая, и немного ветреная. Пятое октября – солнце, бирюзовое небо и ни намёка на собирающийся дождь, в дорме мир и спокойствие, репетиция для «Immortal Song 2» только вечером…
Просто прздник, и это тогда, когда камбэк «Paradise» в самом разгаре.
Ухён обернулся на звук открываемой двери и встретил Лидера широкой улыбкой довольного собой и жизнью человека:
- Утречка, Лидер-ши, как насчёт погулять?
Сонгю не ответил, и как будто вообще не обратил внимания на то, что здесь кроме него ещё кто-то есть – лицо его было мрачнее тучи, как во времена самых жестоких приступов дурного настроения или депрессии. Молча стянув домашнюю худи через голову, Сонгю швырнул её в сторону, не особо заботясь, как, что и куда упало – если честно, на его половине комнаты царил такой феерический срач, какого Ухён в жизни не видал. Зато на его, намстаровой, половине, всё было идеально прибрано. И даже вечно разбросанные носки лежали стопочкой, рассортированные по цветам.
С упорством крота Сонгю забурился в стенной шкаф и принялся перебирать свои футболки. Ухён наблюдал за ним с исследовательским интересом, не вмешиваясь в процесс – и слегка присвистнул, когда Лидер выбрал самое ужасное, что всё ещё по ошибке считалось частью их гардероба.
- Всё хреново, а, хён? – Намстару не пристало сочувствовать, пока он не разобрался в ситуации, и потому губы его всё ещё были растянуты в улыбке.
Нет ответа.
А футболка, которую давно пора было пустить на половые тряпки, на Сонгю смотрелась ужаснее обычного – возможно, потому, что землисто-серый цвет лидеровского лица никак не сочетался с отвратительно-зелёным в вырви-глаз-фиолетовый горох чудовищем.
Почему Лидер выглядел хреновее, чем перед воскресным Инкигайо, когда им вообще не удалось поспать, Ухён не понял. Он должен был вчера вернуться позже, вместе с Сонёлем – это да, но не могли же его так замучить за лишнюю пару часов работы.
А ещё он не понял, почему Лидер с ним не разговаривает, и куда он пошёл.
- Гю-хён, ну ты что, обиделся? – недоумевал Ухён, выскальзывая из комнаты вслед за Лидером и мысленно перебирая варианты, что он мог сделать не так. Любимый йогурт хёна он не ел, вещи его не брал… - Не знаю, что я сделал, давай ты объяснишь?..
Вместо ответа Сонгю вытащил из кармана вибрирующий телефон. Ухён приподнял одну бровь – Лидер никогда раньше не отключал звук, даже на передачах, и несколько раз их это подводило.
- Да, хён.
А вот тут Намстара передёрнуло от ощущения большой беды – таким тусклым голос Лидера он ещё не слышал. Слишком много «ещё не» и «никогда» для нескольких часов здорового сна.
- Да. Сонёль и Ховон репетируют. Да, собираюсь к ним. Нет, не завтракал. Нет, Сонджон не выходил. Нет, не в порядке. Как Тону-а?
Тону?
Что могло случиться с Тону? Он что, уже с утра пораньше успел откуда-то навернуться?
- Понял, - голос Лидера немного ожил, но от этого стало только хуже – его напряжённый звон царапал барабанный перепонки Ухёна. – Ты поговорил с руководством по поводу пластики? Хорошо, жду.
Ухён пожалел, что ему был слышен разговор только с одной стороны – а то слова вроде знакомые, а смысл от него ускользнул. Сонгю рухнул на диван, закрывая лицо руками – то, что плечи у него как каменные, Ухён видел невооружённым взглядом.
- Хён, я что, что-то важное проспал? Что с Тону-хёном? О какой пластике речь? Чего происходит вообще? – Нам Ухён паникёром не был, но вся эта ситуация начинала его нервировать. Очень нервировать.
Когда Сонгю рассмеялся, тихо и надрывно, по спине Ухёна побежали мурашки. А потом его захлестнула ярость.
- Слушай, Ким Сонгю, хорош меня игнорировать – не смешно уже! – повышать голос было не в его правилах, но он был очень сердит. – Глупый розыгрыш затянулся, тебе не кажется? Эй, Лидер-ши, обрати на меня внимание, ку-ку, я здесь!
Он был близок к тому, чтобы начать прыгать на месте и размахивать руками, когда Сонгю резко поднялся и посмотрел прямо на него, заставив притихнуть и немного втянуть голову в плечи – но неосмысленный взгляд скользнул дальше, мимо. Лидер сделал неуверенный шаг в сторону запертой двери, ведущей в комнату Хои и Сонджона.
- Да ты бля издеваешься что ли?! – Ухён намеревался поступить очень нехорошо по отношению к хёну – схватить его за плечо и развернуть, заставить обратить на себя внимание, - но его пальцы зачерпнули пустоту.
Нам Ухён мог кричать от злости или неожиданности, но от страха он не кричал никогда в жизни. Словно в замедленной съёмке он видел, как его собственные пальцы прошли сквозь тело Лидера, не встретив ни малейшего сопротивления.
Это был первый раз, когда он не своим голосом орал от накатившего на него животного ужаса. Он даже не сразу начал отдавать себе отчёт, что издаёт какие-то звуки – а когда начал, тут же замолчал.
Только Лидер на его вопли никак не отреагировал – прижавшись ухом к двери, он постоял так немного, и только потом тихонько постучал.
- Сонджони. Сонджони, менеджер-хён звонил, мне нужно ехать на репетицию. Выйди, пожалуйста. Завтрак на столе, мне надо знать, что ты хотя бы поел. Сонджони.
Ухён тупил на Лидера, даже не пытающегося дёргать за ручку – замков у них отродясь не было, - и уговаривающего запертую дверь, и ему снова хотелось орать. А лучше закрыть глаза и уши, спрятаться в тёмный угол и вообще ничего этого не видеть.
Всё слишком хорошо начиналось, чтобы оказаться правдой, так ведь.
- Сонджони. Отзовись, пожалуйста, я знаю, что ты не спишь.
Шаг назад.
В голосе Лидера – безграничное терпение и понимание, почти нежность, и мягкий-мягкий, едва заметный упрёк.
Ещё шаг назад.
С каждой новой фразой Сонгю Ухён отступал, как будто на него надвигалась стена слов, которые он не мог понять, принять и осмыслить. В итоге, будто не выдержав, он потерял равновесие и упал, нелепо взмахнув руками, назад себя.
«Проснись, Нам Ухён. Давай, просыпайся. Ты уже понял, что спишь, разве сон не должен закончиться?» - он продолжал убеждать себя, даже лёжа на полу – головой к окну, а ногами где-то во внутренностях дивана, которого тоже, видимо, не существовало. Ухён его видел, но не почувствовал. Совершенно.
От щипков толку не было совсем, Ухён пробовал. Да ему даже от падения больно стало.
Не смешно.
Страшно.
Что происходит?
Когда Ухён согнул ноги и увидел свои собственные колени, появляющиеся из спинки дивана, его разобрал такой дикий ржач, что он ещё несколько минут не мог подняться. Сквозь выступившие на глазах слёзы он смотрел на кажущийся таким надёжным потолок, и смех сотрясал его тело, словно предсмертные конвульсии. Ему казалось, что от этого хохота его сейчас начнёт рвать собственными внутренностями, а потом кто-нибудь наступит в эту несуществующую блевотину.
Но ему даже плохо не было. Ему было никак.
Он не знал, что существует, а что нет.
И не знал, что делать.
***
Сонгю никуда не поехал.
Телефон зажужжал ещё раз, когда он оставил бесплодные попытки достучаться до Сонджона и пошёл обуваться – звонил Хоя, и после этого короткого разговора Лидер долго сидел на полу в прихожей, натянув кеды, но не успев их зашнуровать. Минуты тикали, он не шевелился, а Ухён стоял прямо за его плечом. Белые шнурки змеились по полу двумя ядовитыми пресмыкающимися, и Ухёну очень хотелось опуститься на одно колено и аккуратным бантиком их завязать, чтобы ненароком не ужалили.
Сонгю просидел так до самого приезда остальных – менеджер чуть не запнулся о его ноги, открывая дверь и первым входя в помещение. Лидер не обратил на это ровно никакого внимания – его взгляд был прикован к бледному, как смерть, Сонёлю, которого чуть ли не на себе заволок в квартиру Хоя. Ухён машинально посторонился, когда они втроём протискивались по коридору к залу. Плечо Хои должно было цепануть его, но не цепануло.
Смеяться больше не хотелось.
Сонёль сжался на диване в маленький, нервный комок длинных рук и ног, угловатый, иррациональный и какой-то очень неправильный. Сонгю держал его за руку, пока Ховон на кухне готовил младшему горячий какао, и костяшки пальцев Сонёля были белыми-белыми. Наверняка Лидеру было очень больно – младший хоть и был тощим, но одной рукой выжимал больше шестидесяти ньютонов.
Ухён никогда раньше не видел Сонёля плачущим – тот даже в их присутствии не позволял себе расслабиться, - но сегодня был такой день, когда на его голову свалилось много такого, чего «ещё» и «никогда». Слёзы, скатывающиеся одна за одной по чужим щекам, жгли его собственную кожу, как кислота.
- Я не знаю, как так получилось, - словно провинившийся школьник, Ховон не осмеливался даже сесть – стоя перед Лидером едва ли не по стойке смирно, он всё искал, куда ему деть освободившиеся от большой кружки горячего какао руки. – Мы отрабатывали хореографию – DBSK, Super Junior, что угодно… Но потом просто… непонятно почему включился “Paradise”.
Кусочки зефира плавали в кружке, слово маленькие белые айсберги, а руки Сонёля тряслись так, что напиток едва не выплёскивался ему на колени. Он не знал, что случилось раньше: заиграла песня, брызнули из глаз слёзы или он, как подкошенный, рухнул прямо посреди танцевального зала, захлёбываясь беззвучными рыданиями.
Ухён отвернулся.
Он хотел верить, что всё ещё спит, скорчившись на своём сидении в вэне так, чтобы ремень безопасности не мешал, что скоро они приедут домой и всё закончится – менеджер растолкает его, вытащит, сонного, из духоты машины в прохладную осеннюю ночь и будет подталкивать в спину, чтобы торопился в дом. Но его вера трещала по швам, а сам он готов был вот-вот рассыпаться на мелкие осколки, в стеклянное крошево, не крупнее невидимых, витающих в воздухе пылинок.
Не видеть. Не слышать. Не чувствовать.
Дверь в комнату Сонджона и Хои была заперта. Ухён закрыл глаза и просто поверил, что её нет. Как и всего остального здесь.
Маннэ не переносил темноту, но шторы в комнате были плотно задёрнуты – так, чтобы свет не проникал вообще. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы привыкнуть к этому после яркого дневного, которым был затоплен зал. Ухён мог только смотреть и видеть – тёмную растрёпанную макушку, едва-едва торчащую из-под одеяла, распотрошённые с особой жестокостью тетради, разбросанные по полу без всяческого почтения плюшевые игрушки, скатанный в плотный рулон запасной футон, с неаккуратно торчащим из него краешком цветного сонёлевого пледа. Казалось бы, что ему здесь делать, но удивляться уже не было никаких сил.
Здесь будто кто-то с кем-то воевал – в неконфликтного Ховона верилось с трудом, а вот Сонджон… Только с кем? С собственной тенью на стене или отражением в зеркале? Переступая через брошенные и забытые вещи, Ухён приблизился к столу. Руки потянулись закрыть выдвинутые и перевёрнутые вверх дном ящики, разложить разбросанные по столешнице листы в стопки, убрать сломанные карандаши, надеть колпачки на все фломастеры – но он впервые сдался, даже не попробовав.
Глаз зацепился за газетные вырезки – три или четыре статейки с крупными фотографиями, единственный элемент упорядоченности посреди всего этого хаоса. Много раз смятые и расправленные, словно Сонджон их выкидывал, а потом вынимал из мусорной корзины вновь и вновь, как зачарованный. Ухён почти чувствовал эту дурную бесконечность, невидящим взглядом скользя по маленьким значкам чёрных буковок, чем-то напоминающим ему разбегающихся во все стороны муравьёв.

«Авария… вечером, четвёртого октября, после… Возвращаясь домой… Грузовой автомобиль… Основной удар пришёлся на заднюю часть…»

«В машине находилось трое участников и… Менеджер группы почти не пострадал… Чан Дону госпитализирован с множественными… Нам Ухён и Ким Мёнсу…»

«Утром восьмого октября состоялись… Выразить свои соболезнования пришли такие знаменитости, как… Чо Кюхён, маннэ группы Super Junior, прокомментировал…»

«Группа была… возможности завершить промоушен… “Woollim Ent” объявило о приостановке деятельности… Никаких комментариев о дальнейшей судьбе группы “Infinite” руководство компании не даёт».

Ухён очень внимательно перечитал все статьи раза три. А может, четыре или пять – пытаясь вникнуть и понять. Особенно тщательно он пробовал на вкус фразу «Нам Ухён скончался в машине скорой помощи почти у самой больницы. Ким Мёнсу погиб на месте», повторяя её вслух.
Фотография крупным планом в чёрной рамочке, несколько снимков с кладбища, уверяющие в вечной скорби лживые слова бульварных писак, отхвативших свой маленький кусок наживы от чужого горя. К горлу Ухёна снова подступила тошнота. Он бы немедленно сжёг эти статьи, если бы мог.
Осознание очень простой, но очень важной вещи пришло с опозданием и чуть не свалило его с ног.
Ким Мёнсу.
Мёнсу.
Ведь если сам он был здесь, значит…
Так быстро Ухён не бегал даже от менеджеров во время съёмок «Seasame Player». Так быстро и, закрыв глаза, напролом сквозь стену – было ли это признаком вновь навалившегося страха, или страшным символом того, что он начинал привыкать к своей новой сущности.
Мёнсу тоже должен был быть здесь.
Или нет?..
Да. Он спал на полу в большой спальне, подложив правую руку под голову и чуть приоткрыв рот – вздох облегчения вырвался из груди Ухёна, когда он упал на колени рядом, и через мгновение снова стало страшно. Что если и друг для друга они невидимы?..
Его трясло, когда он неуверенно и осторожно касался неаккуратно растрепавшейся чёлки, пытался сладить с всё ещё жёсткими от лака прядями, и кончики пальцев слегка покалывало. Ток по оголённым нервам – слишком реалистично для этого сумасшедшего утра, настолько, что тоже почти неправда.
Дрогнули тёмные ресницы – Мёнсу открыл мутные со сна глаза. Несколько тягучих, тяжёлых мгновений он пытался сфокусироваться, а потом губы наконец растянулись в улыбке:
- Что, уже пора вставать?..
Тёплый, сонный и домашний – кто ещё видел загадочного Эля таким, каким видели его отвечающие за всеобщую побудку хёны, каким видел его сейчас Ухён? Тягучая боль в груди – и вот его руки обвились вокруг приподнявшегося с пола Мёнсу, не давая ему двигаться дальше. След от складок рукава, отпечатавшийся на щеке, чуть смазавшаяся подводка, тёмный почти незаметный штрих – не успели снять макияж…
«Ким Мёнсу погиб на месте».
Поверить в собственную смерть было в сотню, в тысячу раз легче, чем в то, что человек перед ним – тоже уже не жив.
«Как ты можешь быть мёртв?..»
Слишком настоящий. Может, и в самом деле всё произошедшее до сих пор было простой шуткой?..
- Хён, - протянул Мёнсу, посмеиваясь. – Такие нежности с утра… Что-то хорошее случилось?
«Конечно, случилось. Ты здесь, ты видишь меня, ты слышишь меня. Я не один, ты не один – сейчас тебе не понять, насколько это прекрасно».
Он ещё совсем ничего не знал – горло Ухёна перехватило, он не мог выдавить ни звука. Если остальные, узнав об аварии, чувствовали хотя бы половину того, что творилось сейчас в его душе… Как они ещё не сошли с ума?.. Сжимая объятия сильнее с каждым вдохом – а дышал ли он на самом деле, или это была просто привычка? – Ухён не мог заставить себя отпустить неловко поглаживающего его по спине Мёнсу.
- Хён, неудобно же… Задушишь, - недоумение в голосе тонсэна привело его в чувство – Ухён обнаружил самого себя всем весом навалившимся на Мёнсу, прижавшим его к полу и уткнувшимся лицом в его шею. От ворота водолазки всё ещё пахло давешним парфюмом.
- Может, случилось что-то плохое?..
«Конечно, случилось… Ты мёртв, я мёртв – нас больше нет, и этот дурной сон не желает заканчиваться».
Мёнсу замолчал, не получив ответа ни на один из своих вопросов, не добившись от хёна ни единого слова, и напрягся, пытаясь понять и вспомнить.
- Я просто рад тебя видеть, - мимические мышцы будто задеревенели. У призраков есть мышцы? Или как они вообще устроены?
- Ну да, мы так давно не виделись – столько времени прошло, целая ночь. Кстати, который час?
- Можно никуда не торопиться. У нас выходной.
Ухён не знал, что говорить и как действовать. Он не мог придумать ни одной более-менее правдоподобной лжи и ни одной причины, чтобы держать Мёнсу при себе так долго, как только можно.
Кажется, слово «выходной» объяснило Мёнсу странность его поведения – все они менялись и начинали ехать крышей, почувствовав даже самую малую толику свободы. Выходной – младший глубоко вдохнул, словно пытаясь уловить в воздухе аромат долгожданного и всегда желанного ничегонеделанья.
- Вот зачем ты меня разбудил тогда, - проворчал Мёнсу, лениво перекатываясь на другой бок и оказываясь нос к носу с Ухёном. Было в его взгляде что-то такое, что заставило Намстара на мгновение испугаться – укусит. – Всегда так… Проснёшься раньше – и мучаешь других, потому что скучно.
Мёнсу был слишком разговорчив – обычно жаждущий общения и пытающийся расшевелить тонсэна Ухён малодушно желал, чтобы тот снова превратился в свою молчаливую и отстранённую сущность. Тогда останавливать его приходилось бы не никчёмными словами, а хватая за запястья, оттягивая рукава водолазки, словно пытаясь превратить её в смирительную рубашку, затягивая в неуклюжие объятия.
- Можешь спать. Я честно не стану ничего делать, - бездумно ляпнул Ухён, и хитрые глаза напротив задорно блеснули:
- Ты будешь сидеть и смотреть, я знаю. Хён-вуайерист!
- Эй! Как ты со старшими разговариваешь?! – до чего жалкой была эта попытка изобразить возмущение, но Мёнсу, кажется, не заметил.
Или Ухён просто пропустил момент, когда дрогнули его брови и чуть-чуть поджались губы.
- А что такое «вуайерист»? – поинтересовался он.
Просто продолжать говорить. Любую ерунду, даже самые несусветные глупости – лишь бы потянуть время, придумать что-то… Ну хоть что-нибудь.
Мёнсу рассмеялся, спрятав лицо в сгиб локтя.
Ухён любил его смех. Настолько, что позволил себе на несколько мгновений просто потеряться и ни о чём не думать.
***
Ощущение было такое, будто кто-то царапает гвоздём стекло – сначала Ухён отмахивался от раздражающего звука, но он постепенно нарастал, становился отчётливее и громче, пока наконец не превратился в истинную какофонию. Ему казалось, что барабанные перепонки сейчас лопнут, было так невыносимо и страшно, что хотелось лишь одного – спрятаться туда, где всего этого ужаса нет.
Ухён понял, что катается по полу, зажимая уши, только тогда, когда Мёнсу навалился на него и обхватил лицо ладонями. Бледный, с болезненно горящими глазами, он нашёптывал что-то одними губами – Ухён попытался сосредоточиться на артикуляции, и это немного помогло. «Слушай меня, слушай мой голос, постарайся, пожалуйста».
- Боже, что это, - простонал Намстар, оттягивая собственные волосы так, чтобы до боли. Не внутренней – внешней, понятной и объяснимой.
- Ощущение, что мозг вот-вот взорвётся? Сердце из груди пытается выскочить? Адский шум сначала на грани слышимости, а потом такой, что хочется умереть, лишь бы прекратилось?.. Нет, не думай. Просто слушай мой голос и отвечай.
Мёнсу явно понимал, о чём говорит. Чувствовал. Ему можно было верить, нужно было верить.
- Как это прекратить?.. Ради всего святого, скажи!..
Он бы стерпел, если бы это было просто неприятно. Но это было больно.
- Это человек, которому ты дороже всего… Или который тебе дороже всех, я ещё не понял сам, - Мёнсу не давал ему отвернуться и держал очень-очень крепко. Он тоже мог быть сильным, когда хотел. Сильнее даже Хои. – Не отгораживайся. Слушай. Ты должен понять.
Ухён попытался. Честно попытался вслушаться, и снова застонал от боли. Мёнсу прижимался лбом к его плечу – он тоже улавливал отдалённые отголоски, но его боль не шла ни в какое сравнение с тем, что должен был испытывать сейчас хён. Просто потому, что это не его человек плакал.
- Гю-хён… Гю-хён? – Ухён сам себе не поверил, когда в визге, вое и скрежете услышал знакомые нотки.
Безликий шум превратился в тихий, но отчётливый плач в его голове, и только тогда Мёнсу отпустил его, отстранился, вскарабкался на ноги – так тяжело, будто на его плечах лежал груз, весом в целую Вселенную – и протянул руку.
- Пойдём к нему.
Ухён цеплялся за его ладонь, как утопающий – за спасательный круг. В мире, который на глазах рассыпался и рушился, словно карточный домик, их переплетённые пальцы были единственной правдой, а крепкое плечо Мёнсу для Ухёна было единственной надёжной опорой.
Ухён смотрел, как Мёнсу пытается ухватиться за дверную ручку, не может с ней сладить, потому что для его дематериализованного тела она слишком реальна, хлопает себя по лбу, - и начинал очень медленно что-то понимать.
- Я совсем забыл. Никак не могу привыкнуть, - Мёнсу улыбался, но улыбка не трогала его печальных глаз.
А Ухёна отвлекал плач. Чем больше он слушал, тем больше слышал.
Тонкие и надрывные дрожащие нотки – редкие слёзы Сонджона, бессильные и едкие. Стабильный, глухой мотив – упрямое чувство вины Сонёля. Недоверчивые, вкрадчивые вплетения – отчаяние Ховона. Едва слышные, но очень больно жалящие отголоски – растерянность Тону. И мощное, как девятый вал, горе Сонгю.
Как Сонёль не смог оставаться один во внезапно опустевшей большой спальне, так и Сонгю решил для себя, что будет бороться. До сих пор у него получалось лишь мучить себя самого постоянными напоминаниями и отчётливо осознаваемым одиночеством – он прибрался на половине Ухёна, но не смог выкинуть ни одну его вещь, не смог заставить себя сложить их в ящик и задвинуть подальше. Только фотографии – их он спрятал.
Горе Сонгю было глубоким и тщательно сдерживаемым. Лидер точно по линейке отмерял, когда, сколько и при каких обстоятельствах он может себе позволить слабость – большую или маленькую. Сидя на разворошенной кровати, как в гнезде, Сонгю глубоко, прерывисто дышал, крепко сжав зубы. Он ушёл из зала, сославшись на необходимость позвонить менджер-хёну, плакать было нельзя – его раскусили бы моментально и он не сумел бы вовремя остановиться.
Ухён потянулся к нему непроизвольно – забыл или не придав значения тому, что прикоснуться всё равно не сможет, - и совсем не заметил, как Мёнсу отпустил его руку и отступил назад. Маленькими шажками он пятился прочь, пока запертая дверь комнаты не оказалась у него перед носом. Ухёну с Лидером будет проще, чем ему самому с маннэ – он бы порадовался за хёна, если бы его самого не разрывала на части звонкая капель сонджоновых слёз.
***
Сонджон сидел на кровати, откинувшись на спинку и закинув голову. Его тонкие руки, безвольно сложенные поверх одеяла, казались теперь ещё тоньше и слабее. У маннэ был такой вид, что Ухён непроизвольно задержал взгляд на хрупких запястьях, пытаясь разглядеть ужасающие шрамы на светлой коже. Их не было, зато были гематомы на сгибах обоих локтей – следы уколов и капельниц. Ухён вспомнил, что писали в газете – маннэ не смог присутствовать на похоронах, потому что угодил в больницу с нервным срывом. Какой гадостью его там накачали?..
Ухён не мог видеть его глаз – их закрывали ладони стоящего у изголовья Мёнсу, - но прекрасно видел, как катятся по щекам слёзы. Искусанные губы едва шевелились, повторяя тихо напеваемые Элем слова:
- И, может, улыбнёшься?
Я хочу дотронуться до тебя,
Хочу обнять…
Но ты можешь быть счастлива
Только вдали от меня.
И, может, улыбнёшься?
Я сказал – уходи,
Я сказал – всё в порядке.
Может показаться пустяком,
Но это мой прощальный подарок.*
Не понять, кто начал петь первым, а кто подхватил, но со стороны смотрелось странно и страшно – Ухён почувствовал, как зашевелились волосы у него на затылке.
Мёнсу не мог чувствовать влаги на своих пальцах, не мог чувствовать тепла – он не мог ничего, только стоять рядом и ждать, когда Сонджону станет легче, чтобы позволить себе отойти, выпустить его из поля зрения.
- Я боюсь, он может с собой что-то сделать, - сказал Мёнсу, не поднимая на Ухёна глаз.
- Он не настолько слаб, - отозвался Намстар, отводя взгляд от Сонджона. От рук Мёнсу. Всего пара миллиметров, а маннэ ничегошеньки не замечал. – Ты давно понял?..
- Прости. Я просто умер первым. И… проснулся на восемь часов раньше.
В дверь ударилось что-то тяжёлое – как будто кто-то споткнулся и врезался в неё со всей молодецкой дури. Наверное, виной всему была разлитая в зале вода – разбитый Сонёлем графин с водой. Осколки убрать успели, воду – нет.
- Сонджони, я вхожу, - приправив столкновение с дверью тихим, но крепким словцом, Сонгю повернул ручку.
Мёнсу вздрогнул и отступил назад, в самый угол, когда маннэ вскинул голову – слишком неожиданно и резко, так, что на короткий миг показалось – его шея не выдержит и сломается. Наверное, он очень хотел успеть вытереть слёзы до того, как их увидит Сонгю – рукава толстовки как раз подходили для этого, они уже пропитались слезами. Как и наволочка, и пододеяльник, и сам Сонджон. Но поднять руки было слишком сложно.
- Ревел? – строго спросил Лидер, прикрывая за собой дверь и приближаясь к кровати маннэ.
Ухён не успел отойти – Сонгю прошёл насквозь, и он видел, как его собственное тело на несколько мгновений рассеялось лоскутами седого тумана. Мёнсу издал странный, никак не идентифицируемый Ухёном звук, и крепко зажмурился. Даже уши зажал ладонями, на всякий случай.
Больно не было. Было странно и интуитивно неприятно, но больше ничего Ухён не почувствовал. Зато почувствовал Сонгю – слабое дуновение ветра и неожиданный холод, мелкая дрожь по всему телу. На миг он замер, как ледяная скульптура – настороженный взгляд и сердце колотится где-то в горле, - встряхнул головой и снова обратился к маннэ:
- Лекарства, - пояснил он цель своего визита. И совсем не ожидал, что ему ответят, пусть даже и коротким:
-Я помню.
Ухён никогда не думал, что надтреснутому, сломленному голосу Сонджона можно так радоваться, но Сонгю почти улыбнулся, присаживаясь на край кровати и протягивая младшему принесённую с собой бутылку негазированной минералки и пластинку пилюль весёленькой расцветки.
Для Сонгю эти слова были первыми услышанными от Сонджона после аварии четвёртого октября. Для Сонгю эти слова звучали как: «Я ждал, когда ты придёшь».
Для Ухёна это был звук бьющегося стекла.
Что услышал Мёнсу не знал никто, кроме него самого.
- Почему ты притворился, что ничего не знаешь?
Сонджон глотал таблетки от одиночества, разбитого сердца, тоски и дурного настроения, Лидер смотрел на маннэ, Мёнсу – на Лидера, Ухён – на Мёнсу. Очень громко тикали часы.
- Я не знал, как тебе сказать, когда ты проснёшься.
Мёнсу выбрал честность. Врать больше не имело смысла – тем более последнему человеку, который в состоянии слышать и видеть тебя. Для которого ты всё ещё существуешь.
- Поэтому решил выставить меня дураком?
- В конце концов, кто у нас хён.
И это значило: «кто у нас должен защищать, а кто – быть защищённым?»
Ухён не нашёл, что на это ответить.
***
Тяжелее всего становилось с наступлением ночи. Ухён думал, что это с непривычки его так разрывает на части, когда общежитие переполняется уже никем не сдерживаемыми эмоциями. Но ни на вторую, ни на третью, ни даже на пятую ночь легче не стало. Они даже перестали срывать с места, почувствовав первые синдромы надвигающегося бедствия – сидели на полу друг напротив друга и крепко держались за руки. Всё заканчивалось только под утро, и они, призраки, которые спать не должны были по определению, проваливались в беспамятство, как в тёмный омут.
Мёнсу боялся, что однажды не сможет очнуться – Ухёну он об этом не говорил, но всё было понятно по его глазам. Таким живым и настоящим глазам, какими они никогда не были. Горькая ирония, от которой сжималось горло.
Ухён не боялся ничего, потому что хуже быть уже просто не могло.
Общежитие стало тюрьмой. Большой, красивой, новенькой, с иголочки тюрьмой для них всех. Горе, боль, печаль, отчаяние – как аквариум постепенно заполняется водой, так заполнялась ими квартира, от пола до потолка. Как под толщей воды, дышать было почти невозможно – поэтому Сонёль постоянно распахивал все форточки.
Ховон терпеливо их закрывал и включал батареи во всех комнатах: становилось холоднее с каждым днём, по Сеулу ходила какая-то прилипчивая зараза, не время открывать окна. Сонгю подцепил вирус, жаловался на больное горло, температурил и кашлял – Ховон не забывал давать ему лекарства, мерил температуру каждые три часа, и следил, чтобы вверенный заботам Лидера маннэ исправно принимал прописанные ему пилюли.
Ховон стал тем элементом стабильности, той константой, вокруг которой кучковались все остальные. Это не значило, что Хое было легче других – Мёнсу всё время порывался схватить его за руки и заставить остановиться хоть на мгновение. Ховон постоянно находился в движении – заставлял себя что-то делать, заботиться об остальных, танцевать, тягать железо, да хоть прибираться. К Тону в больницу он ездил каждый день – видимо, уговаривал подольше не возвращаться домой.
По крайней мере, будь Ухён на его месте, он поступил бы именно так.
Он очень хотел убежать. Как можно дальше и как можно быстрее, но слёзы и сожаления сплетались в невидимые цепи, такие прочные и беспощадные, что разорвать их не представлялось возможным. Стены квартиры ему теперь были не помехой, гораздо страшнее было то, что невидимо – Ухён натыкался на преграды там, где глаза их не замечали. Он сам уже чуть не выл и пытался рвать на себе волосы – ему не хватало элементарной решимости, чтобы переступить порог, и он сам себя загнал в бесконечный лабиринт.
«Время лечит» - твердил Мёнсу и просил немного подождать, потерпеть, понять, смириться. Как будто Ухён не видел, насколько тяжело приходилось ему самому, с каким трудом он держит плечи расправленными, а голову – поднятой. И от этого тоже было невыносимо.
Сколько ждать? Зачем они здесь? Надолго ли? Что будет дальше? То, что Ухён знал о призраках, никак не стыковалось у него с тем, частью чего он стал сам.
Ухён ушёл, когда Мёнсу спал. Малодушно и трусливо, чтобы не чувствовать его укоряющего взгляда. Он был не уверен, промолчал бы Мёнсу или нет, но его невысказанных слов боялся как огня – ещё одна стена его лабиринта, ещё одна ловушка, чувство вины и неспособность убежать.
Ухён ушёл в тот день, когда до Сеула добрались холодные октябрьские дожди.
Люди, бесконечные потоки автомобилей, дождь стеной и мокрый асфальт, разноцветные блики городских огней – ничего не менялось, Сеул был таким же, каким Ухён знал его, только его самого больше не существовало. Куда идти и что теперь делать, одному?.. Не оборачиваться назад и не возвращаться, потому что уйти дважды он не сможет – он знал только это. И больше ничего.
Ухён шёл. Упрямо шёл вперёд, а воздух жидким огнём тёк ему в лёгкие. Цепи не рвались, цепи натягивались и звенели, пытаясь не пустить его дальше. Мысли, чувства, голоса – его или чужие, не понять и не отличить. Шум, грохот, скрежет, визг тормозов, сирена скорой помощи, боль, писк приборов, стойкий и едкий запах медикаментов – память тела о том, что было.
Что он искал, чего он хотел – точно не знать, что чувствуешь, когда умираешь.
Ухён не знал, как далеко смог уйти, прежде чем ноги отказались его держать и он упал, обессиленный и измученный, прямо посреди улицы. Память.
Память – это даже не цепь, это большой, тянущий на самое дно якорь. Память – камень преткновения, глухой железный саркофаг для души.
Вот оно.
***
Ухён проснулся резко, сразу, как будто кто-то гаркнул ему в самое ухо, и сел, слабо соображая, что что-то не так. В общежитии было так тихо, как бывает, только когда все спят. Сонгю обнимал подушку и хмурился во сне, его одеяло сбилось и почти полностью сползло на пол, а на прикроватной тумбочке выстроилась целая батарея стаканов, склянок и пузырёчков. Ухён помнил – Сонгю заболел из-за сквозняка, методично устраиваемого Сонёлем.
Память.
Ухён закрыл глаза. Память снова приволокла его сюда, ухвати за шиворот, как нашкодившего кота. Наверное, этой слишком большой для пятерых квартире не помешала бы какая-нибудь живность.
- И когда ты уйдёшь снова? – уголки губ Мёнсу, примостившегося возле двери, медленно ползли вверх, но взгляд его снова был одеревеневшим и неподвижным.
Несколько часов назад Ухён не смог бы ответить. Но несколько часов назад он ещё не глотал раскалённый воздух свободы и не помнил себя.
Память… В ней крылись ответы на все вопросы.
- До тех пор, пока нас не забудут, Мёнсу-а. Не раньше и не позже.
___________________________________
*Один из вариантов перевода песни Infinite - Can U Smile

@темы: Infinite, охреневшая ворона, k-mini